Анатолий Казаков 

  Село  Московское, печаль кондовая, неизбывная...(2)

В этом месте Иван Михайлович заплакал навзрыд, но быстро справился и дрогнувшим голосом продолжил: « Они, отцы наши, выжившие в самую страшенную войну за всю историю человечества, так работали, что казалось, что они не спят совсем, но по сути - так оно и было. Из тех тридцати трёх девчонок, что во время войны хлеб для страны растили, в живых осталось три, а из парней один я остался». 

Старожил села Московское вдруг умолк, оглядев старческим взглядом пришедших на встречу, и, чуя нутром тишину, подумал наверное в эту минуту, сколько той жизни осталось, и снова затвердил: « Летом на лодках – долблёнках, карбасах до Падунского порога ходили, а это двадцать семь километров, затем на лошадях или пешком до Братска тридцать три километра. Зимой,  когда Ангара замерзала, прорубали в торосах ледовую дорогу. Дорогу прорубали от Дубынино до  Антоново – дубынинские, антоновские - до Московского, а московские, матерские, бурнинские, тэнговские жители расчищали дорогу в ледяных торосах от Бурнино до Падунских порогов. Когда торосы были большими, по высоте двухэтажных домов, дорогу чистили по шесть, семь дней.

Всяко жили, но труднее было нашим дедам. От непосильных налогов они, сердешные, старились безвременно. Ох и сильные люди были, всё ж вручную делали… По праздникам пили только стаканами, домашнюю опять же выпивку – то, но удивительно: ни одного пьяницы не было. Похмелья не знали, утром все сызнова впрягались в тяжеленную работу. Замёрзнет бывало Ангара, и по расчищенной дороге повезут в Братск зерно на золотых наших трудягах - лошадёнках. До 1941 года возили в Тулун за 285 километров, как тут лошадей наших дорогих не вспомянешь…

Сейчас вот думаю: мы ж всё сами производили - и одёжу  изготовляли с самого что ни на есть начала, сами и мешки шили. Мясо коров, свиней, овец, птицы, яйца, но, кроме этого, шерсть, табак, картофель - всё сдавали государству нашему. Вот, говорят, зерно, а это ведь зерновые - что это такое? А это пшеница, рожь ячмень, овёс, горох, гречиха, просо… А  рыбы сколь сдавали, да вдобавок, по госповинности, лес заготовляли. Многие тогда говорили, что крестьянин, дескать, только соль и спички покупает в магазине. Но только это слова, на самом же деле - надсада, и ещё раз повторю это слово - «надсада». Только после, того как он рассчитался с государством, и выдавали крестьянину заработанное на трудодни. Повторю: сильные были люди необыкновенно, потому – то и выживали. В селе до войны было двести лошадей вместе с молодняком, одно это уже о многом говорит. Но главное, не поверите наверное, но никто не жаловался, как сейчас например -«друг на дружку, третий на верхушку». Наши сельчане были незлопамятные, добропорядочные, ласковые и совсем бесхитростные. А главнее всего - души были чистые, как вода на ту пору в реке Ангаре. 

Многие из современных злословов, может, ухмыльнуться и скажут: наврал, мол, дед.. Но так было, и врать мне совсем ни к чему, ибо люди трудились от зари до темна, тем самым соблюдая Божию заповедь о труде, стало быть»… 

Иван Михайлович замолчал… Встревоженные праведной речью земляка, все стали просить рассказать его ещё что - ни будь, но он ответил, что надо другим слово дать, и сел рядом со мной. Видно было, что рассказ этот дался ему действительно сложно. Я не выдержал и сам, не на шутку встревожившись, стал гладить его по голове, потому как поступить по другому не мог…

Есть уникальный, классический, воистину великий труд учёного Шерстобоева Вадима Николаевича под названием «Илимская пашня». Там описана жизнь крестьян именно этого района с 1725 по 1800 годы. Из книги узнаю о том, как всё - таки умно подходили крестьяне - хлебопашцы к делу: ведь они делали запас хлеба вперёд на год, тем самым перестраховываясь на случай неурожая. Знаменитый краевед делал вывод, что многие ангарские деревни возникли гораздо  раньше, чем принято считать официально. Приведу и цитату из этой уникальной книги: « Основу экономического развития Сибири того времени составляет сельскохозяйственное освоение её пространств. Не поиски пушнины, не разведки серебряных жил и золотых россыпей, не промысловая, торговая или промышленная колонизация Сибири, а сельскохозяйственное освоение её является стержнем экономического развития Сибири. Истинными завоевателями Сибири были не казаки и воеводы, а пашенные крестьяне». 

Первоначально в книге было 1790 листов текста, но издатели сильно сократили труд  Вадима Николаевича. И, как знать, может на основе этой книги снимут художественный фильм. Повторю: материалов в фундаментальном труде учёного предостаточно, одно упоминание о Витусе Беринге чего стоит…

Далее было предоставлено слово нашему депутату Сергею Григорьевичу Московских, который помог финансово выходу книги  (в основном тираж был оплачен  Братской администрацией). К нам вышел одетый по простому мужик и заговорил:  «Очень рад видеть вас, дорогие земляки. Надо по крупицам собирать всё это. Я совсем мальцом был, но помню, как ездили мы с дядей Ромой, картошку возили, он меня подсаживал на коня… Помню, с дедом Иваном возили воду в бочке на телеге по деревне, конечно, с впряжённой под уздцы лошадью. Я очень сейчас жалею, что ушли наши старики, а мы с ними не поговорили» - Сергей Григорьевич тяжело вздохнул. - «Мы раньше всё приезжали к Ивану Михайловичу, показывал он нам свою тетрадку с записями о родном селе, да ведь так зачастую в жизни бывает, что одолевает жизненная суета всех нас… Огромное спасибо Нине Фёдоровне за то, что она собрала все записи и издала книгу о нашем селе. Впоследствии, благодаря этому делу, набралось уже много фотографий, а сейчас техника такая, что можно издать и фотоальбом о нашей деревне. Давайте выпустим книгу - «Наша деревня в лицах».

                                   Книга о селе Московское

Запомнилось мне и выступление одной женщины:  «Мы однажды при внуках стали по своему сибирскому говорку разговаривать, так внуки прямо нам сказали: « Вы на каком иностранном языке разговариваете?» При этих словах встрепенулся и Иван Михайлович: « Да у нас, бывало,  деревня за шесть километров другая, дак и там уже по другому говорят»… 

От потери родного говора ох как саднило души наших крестьян, всех писателей – деревенщиков, потому–то  не удержусь и приведу некоторые,  размещённые в этой удивительно насыщенной книге Нины Фёдоровны слова  местного диалекта, собранного Людмилой Московских ( Митрофановой): 

« Удрала, так удрала – сделала что–то не так»; «кружай, да не совсем – не говори лишнего, не путай факты»; «утропкалась – улеглась»; «лени смертные напложены были – очень ленивые рождены»; «скалывашься – измучиваешь себя»; «валявка – швабра»; «чеппук – утёнок»; «ткни и не канет – сильно расстроен человек»; «подай евон оттуда, евон там лежит – место, где что–то лежит»; «ты пашто не такой–то – почему»; «Христовы ребятишки –  обращение, и ещё так говорят о послушных детях»; «про нас – то уж ни одна птичка не споёт – никто плохо не скажет»; «роннинький ты мой – ласковое обращение»; «вон помират лежит – болеет»; «заузизы – живучие, сильные люди»; «в коли, в мяли, в осиновы дрова – хорошую одёжу не бережёшь»; «поторчина – полено»; «ляристиння – неаккуратная»; «пимка – булавка»; «оттрепался – отмучился»; «сонготка задавлят – желание спать»; «изурёнок – щурёнок»; «фирёк намырский – плохо одетый человек»; «сёгуды – сегодня, в этом году»; «обнарошно – неправда»; «поперечным ты был напложен – вредным»; «постягонки – крепкие нитки которыми зашивали обувь»…  

В этой уносящей нас  в далёкую святую  старину книге таких слов много, и ведь диво – дивное - в каждой волости на Руси свой говорок был. Такие слова как: нынче, давеча, баять, ушкуйник, тать, вёдро, баско…   Многие, милые нашему нутру, другие диалектные слова, но, что характерно: в разных местах России менялись у них лишь некоторые буквы в произношении, употреблялись же они  по всей нашей милой сердцу Отчизне, в едином смысле, что несомненно говорит о кондовой мудрости нашего народа. Да и слова – то какие: они, словно оберегающие народ наш от беды… 

 Мне же вспомнилось выступление народного артиста России Михаила Ивановича Ножкина в Первопрестольной перед нами, он, сильно волнуясь, говорил:  «Берегите русский язык – это наш оберег». На  слова Михаила Ивановича были написаны великие песни, « Я люблю тебя, Россия», «Последний бой» и многие, многие другие  песни, давно полюбившиеся нашим народом. Когда мне становится больно на душе, всегда пою:  «Ещё немного, ещё чуть - чуть. Последний бой, он трудный самый, А я в Россию, домой хочу,   Я так давно не видел маму»… Или « Много раз тебя пытали, Быть Россией иль не быть, Много раз в тебе пытались Душу русскую убить»…

Так вот сам себя и поддерживаешь, трепыхаешься на Божием свете, а, стало быть, и живёшь. Ныне же, глядя на то, как испоганен нашими врагами наш Великий и Могучий русский язык, что даже наши внуки, слушая своих бабушек, думают, что те говорят на иностранном языке,  становится очень и очень больно на душе. Что ж вы, родненькие, сердешные внуки да правнуки, язык свой забыли? Вернитесь, опомнитесь! Он ведь для ваших сердец шибко как надобен, не предавайте старину–то… 

Нынче  часто слышу, что если бы старики из гробов поднялись, поглядели бы, что творится на белом свете, то обратно бы на тот свет убежали. Трудно не согласиться с такими вескими доводами: ведь по сути подорваны, а где и совсем уничтожены многовековые традиции и уклад жизни нашего православного народа. Только, как православный человек, верю, что как раз именно ушедшие от нас наши дорогие сердцу старики, там, на небесах, молятся денно и нощно о детях и внуках своих. Надобно помнить и о том, что Россия находится под покровом Божией Матери. Что же касаемо испытаний, выпавших на долю нашей Отчизны, да когда их не было, этих самых испытаний?! Именно по этой причине и верю в нашу молодёжь, она ж поросль – то от наших стариков и пошла. Потому и жива надёжа, ибо семя–то нашенское…

Невозможно не отвлечься, когда пишешь о деревне, я ведь сам много лет видел и жил деревенскою жизнью, не забыть вовек, как бабушка моя, Татьяна Ивановна Куванова, разливала по глиняным горшкам парное молоко, и в горшках этих молоко не кисло по неделе и больше. Деревня - это великий труд,  это святыня нашего многострадального народа…

  Словом, разговорились на этой встрече жители  села Московское, затопленного Усть - Илимским водохранилищем, вспомнили и о плывущих гробах при затоплении.  Тема затопленных погостов деревень и сёл Братского, Усть – Илимского, а сейчас и Богучанского районов - страшная тема  (почитайте статью Сергея Маслакова « Экспедиция на пугающий остров» на сайте « Имена Братска»), и похожих историй, поверьте,  вы найдёте немало. Как тут не болеть сердцам и душам… 

Вспомнили и о восстании стрельцов в Москве в1701 году, оттуда шла, якобы, ниточка  к названию села. И тут снова не выдержал Михаил Иванович: « Когда стали фамилии писать у крепостных? После отмены крепостного права. Вот и к нам приехал писарь и записал всех под фамилию «Московских». Имена и прозвища, знамо дело, у всех были, так вот на прозвищах и жили. В архивах многое можно узнать, но и наши воспоминания чего – то стоят. Сенокосы у нас в Сибири не были частными, они были общинными, половина антоновских, московские, в деревне Сохорово московские наши жили. Во многих деревнях Братского района с нашего села люди расселились, женились, да замуж выходили, а теперь уж во многих уголках России, что тут толковать. Ещё поляков к нам в кандалах гнали, царь приказал. Они ж католики, а жениться же охота - становились православными, они ж неглупые люди… Вот и приумножалась так культура России». 

Прозвучало на встрече и стихотворение неизвестного автора из книги Нины Фёдоровны, которое привожу:  

Глаза закрою, вижу Родину, 

Которая на дне морском. 

А за деревнею – поскотину 

И отмель с розовым песком. 

Глаза закрою, вижу избы я 

На берегу реки моей. 

Амбары вижу, стены рыжие 

С инициалами парней. 

Глаза закрою, вижу поле я. 

Вот здесь пшеница, там ячмень. 

Как хорошо в полях! Тем более 

В погожий августовский день. 

Глаза открою, вижу море я, 

А по нему – девятый вал… 

А Родина – уже история. 

Зачем глаза я открывал?...

Хочется плакать, но Господь останавливает слёзы, и память возвращает меня к одному случаю:  «На протяжении нескольких лет, так как знаю многих людей нашего города, я помогал своему другу, журналисту от Бога, Сергею Максимовичу Маслакову в подготовке материалов для газеты « Сибирский характер», да и сам писал для неё статьи. Так вот, однажды встретил я у магазина знакомого мужика, разговорились, оказалось, что он родом из деревни Матера, я не поверил, а он тут же мне паспорт показал. Позвонил Сергею, и мы вскоре навестили его родителей. Далее статья о затопленной деревне Матера была напечатана в газете тиражом в сорок пять тысяч экземпляров. Нина Фёдоровна Жмурова  разместила две статьи моего друга в своей книге, за что я ей очень признателен, и к этому времени, когда пишу об этом, уже передал её книгу Сергею, уехавшему на Алтай. Приведу выдержки из Серёжиной статьи: 

 «Родом я из деревни Матера, - рассказывал Григорий Степанович. – Ни Матёра, как у Распутина, а Матера, с ударением на «а», но почему – то все считают, что именно с нашей деревни писалась вся эта история. Не знаю, не читал, некогда было, а сейчас глаза не позволяют. Хотел Григорий Степанович фильм посмотреть, но как только увидел киношную деревню, телевизор выключил: « Не наше это. Не знаю, где снимали фильм, но только в нашей Матере таких домов не было. Да и природа другая: места в Матере красивые, но неприятные тем, что горы большие. Лошадей во время войны не было. Женщины с заимки до дома восемь километров шли пешком, снимут чирки и домой, их так и звали «домашнии». Два часа дома побудут и обратно, мозоли на ногах, а тут ещё горы». Матера, в отличие от литературной деревни находилась на материке, от этого и название. Появилась она, скорее всего, позднее близлежащих островных деревень – Антоновой, Бурниной, Московской. Основали её, судя по всему, жители последней деревни: часть их полей находилась «на материке», и однажды кто – то не захотел кататься взад – вперёд, и осел на новом месте». 

Слушая рассказы старожилов сибирских деревень, читая архивы, краеведческие труды, я конечно знал, что казаки да арестанты в кандалах заселяли Матушку - Сибирь. Но ведь и арестант, оставшись после срока заточения на жительство в Сибири, становился другим человеком. И он, казалось бы ушкуйник, тать, видя сибирскую богатейшую природу,  обрабатывал землю, добывал зверя, рыбу. Знамо дело - дети рождались, множились деревни. Но поражала всё же хватка нашего сибирского мужика, и я снова привожу выдержку из Серёжиной статьи про деревню Матера: 

 «Мельница, благодаря которой «черпали» рыбу, стояла первой в ряду других мельниц на Шаманке – Московской, Антоновской, Бурнинской. Запас воды создавался при помощи плотины, которую по весне, чтобы избежать потопа, «срубали». В июле снова ставили «речник» - перекрытие. Матерская мельница, в отличие от соседских, благодаря близости тёплых ключей, работала до поздней зимы. Мельница была своего рода местом, где опробовались передовые идеи. С помощью мельницы, по подсказке деда Наума с деревни Московской, приспособились молотить зерно, до этого обмолот шёл конной тягой: коней гоняли кругом. Матерской мельник Семён Николаевич говорил: «Дайте мне динамо, и я электричество дам». 

Такова уж книга Нины Фёдоровны, что нестерпимо хочется выписывать из неё тексты, и это, разумеется, нарушение литературных правил. Так что критики пусть критикуют, а я снова о Матере:  «Возле Шаманки, где она в Ангару впадала, был склад всегда забит рыбой. Рыбу ловили перемётами, казалось, много не поймаешь, но результаты были удивительны. Дед Иван Павлович, к примеру, в один год добыл перемётом сорок пять центнеров ельца и пятнадцать – тайменя. Столяр Семён Николаевич только успевал бочки делать, в которые солили ельца, а куда отправляли – неведомо».

Примечательным и до слёз трогательным в этой статье про Матеру явилось то, что Григорий Степанович всю свою жизнь тосковал о родном доме, который ещё в Матере приспособили под магазин, и он всю жизнь думал, что его сожгли перед затоплением. На старости лет Григорий Степанович попал в больницу и  рассказал эту историю соседу по палате. Далее выписываю снова текст: « Магазин, говоришь? – сосед, словно взвешивал что – то в уме. – Твой дом не сгорел, хороший дом. Перед самым затоплением магазин из Матеры вывезли в Осиновку, поставили неподалёку от геологоразведки и разделили на несколько семей – в одной из квартир я жил какое – то время…

Григорий Степанович ушам не верил. Дом, который он давно похоронил, оказывается, цел и служит людям. Дом, половицы которого до сих пор помнят его ступни… 

Хотелось побыстрее выздороветь, пойти в Осиновку, найти дом и сесть на порог, как это было когда – то в детстве. Не может быть, чтобы всё было понарошку, хоть что – то из прошлого,  но вернулось…»

                         Зимой в Дубынино

Два дня перебирал бережно мною хранимые газеты «Сибирский характер». В статье «Потомки Дубыни» (повествование о старом Дубынино)  Сергей  пишет: Какой же крепости, физической и нравственной, были эти люди, если, пройдя все круги ада, не сломались, не ожесточились, не потеряли веры и сердечности… Мама часто вспоминала: « Какой раньше народ красивый и живой был. У нас на Устье Федосья Ивана Егорова была – уже трое детей, а век бы на неё смотрел. Что лицом, что фигурой удалась… Бывало, выйдет в поле жать, сама красивая, нарукавники белые, запоёт – в бору отдаётся, мужики работу бросали и слушали. Или возьмём Михаила нашего, он на спор по первопутку (первому снегу) на гору на цыпочках взлетал, не оставляя следов. Не зря его «Коробков» прозвали». 

А про себя мама говорила: «Могу похвастать  - никого ни с кем за всю жизнь не поссорила, никому на худо не посоветовала». 

Продолжение следует...

Copyright PostKlau © 2016