Село  Московское, печаль кондовая, неизбывная...(1)

 «Немногому могут научить народ мудрецы наши.  Даже утвердительно скажу, - напротив: сами они ещё должны у него поучиться», - писал великий русский писатель Фёдор Михайлович Достоевский. Другой великий русский писатель Василий Иванович Белов писал: «Стихия народной жизни необъятна и ни с чем несоизмерима. Постичь её до конца никому не удавалось и, будем надеяться, никогда не удастся».

Вспомнить моих любимых писателей мне довелось, прочитав книгу Нины Фёдоровны Жмуровой «Помнить дольше, чем живу», ибо каждая деревенька, ушедшая или не ушедшая  под воду - это наша непроходящая рана, а покуда мы живы, надобно писать об этом. Может, кто – то произнесёт очень нелюбимое мной слово - «банально», но когда я издал книгу «Аналой» - это опять же книга о деревне, то видел, что и молодёжь её читает. Да и кто, если не мы, расскажет своим детям и внукам о её величестве, Святодавнишней русской деревне. Знаю, конечно, что это капля в море, да и написано о деревне, Слава Богу, много и без нас, но прекратить писать о деревушечках сердешных мы не можем, ибо очень дорого эта самая капля достаётся. Да и нутро не позволит поступить иначе, ибо неизбывная печаль посещает каждого из нас, кто хоть на малую частицу души причастен к деревне. 

У нас на правом берегу есть храм «Преображение Господне», ходят туда три землячки, а село их родное за пять тысяч километров отсюда. Так, ежели когда они заговорят о деревне, обязательно вспомянут, что к ним в село приходил Светильник земли русской Серафим Саровский. Все три уже сильно постарели, а дух, главное дело, в них всё ещё жив. Слава Богу - живуч  этот самый кондовый дух…  

Замечательная  братская писательница Нина Фёдоровна Жмурова, встречаясь с жителями села Московское, которое было затоплено Усть – Илимским водохранилищем, собрала данные не только у непосредственно бывших жителей села, но и очень ответственно поработала с архивом. Пригласила и меня Нина Фёдоровна на презентацию своей книги, а я уж и еду, ибо там о деревне баять будут… 

Устраивает такие встречи в библиотеке имени Ивана Ивановича Наймушина замечателная, воистину солнечная женщина, библиотекарь Москвина Екатерина Васильевна. Сама она с Илима, из деревеньки Зятья, тоже ушедшей под воду. Всегда удивляюсь её организаторским способностям, ибо во многом именно благодаря её стараниям и проходят такие уникальные встречи. На презентации книги моим соседом оказался Иван Михайлович Московских   (Сизаров). 

Время до начала мероприятия ещё было, но поразило сразу то, что посреди лета, когда, казалось бы, у людей больше забот, в библиотеку имени Ивана Ивановича Наймушина пришло более сорока человек. Все они, конечно же, имели непосредственное отношение к родному селу, но удивило, как всё же дружны деревенские жители, городским до них явно не дотянуть. К Ивану Михайловичу подходили все, пришедшие на встречу, дружески обнимали, целовали. Я до этого с ним был уже немного знаком, о нём в газете «Сибирский характер» писал мой друг, журналист Сергей Максимович Маслаков. Разговор завязался сразу, и мой боевой  диктофон снова трудился, Иван Михайлович с не малым волнением говорил: « Один миллион семьсот тысяч тонн давала Иркутская область хлеба стране, мы же постоянно площади под пашню увеличивали, техника в две смены работала». Вдруг кто – то из зала заспорил, как звали кого – то из деревенских, Иван Михайлович прервался: «Что вы спорите, дед Ион был!» - и моментально спор был исчерпан. Лишь после я узнаю, что Иван Михайлович вёл летопись своего родного села.

И вот уже автор книги, Нина Фёдоровна Жмурова, рассказывает нам о своей (в этом убедились все, кто пришёл на встречу) уникальной и воистину духовно - нравственной книге:  «Прочитав мою книгу « Когда цвела черёмуха», Мария Ивановна Чупина загорелась идеей написать книгу о селе Московское, но прежде всего убедил её в этом Иван Михайлович Московских, хранитель и старожил села. У этого замечательного человека хранились его записи о всех без исключения жителях села: кто когда родился, кто умер, кто где работал, и он не раз говорил - вот бы книгу издать... И  ведь буквально за три месяца эти два человека собрали всё, что смогли, и обратились ко мне с просьбой написать книгу. Когда книга готовилась, стали поступать фотографии односельчан, и эти исторические фото, конечно же, были размещены в книге. Я зачитаю начало книги:

 «Небольшой катер остановился посредине воды. Смолкли голоса людей, собравшихся на палубе. Не слышно пения птиц, шума ветра, воды, звуков пролетающих самолётов. Синее, безоблачное небо, солнечные блики на воде, тишина… Только слышно, как громко стучит сердце: здесь дом, здесь дом, здесь дом! Там, на глубине, под толщей воды Усть – Илимского моря, было когда – то их село Московское – малая родина. У людей на глазах заблестели слёзы. Вспомнился беспрекословный, уверенный лозунг:  «Здесь будет ГЭС!».

Вроде нужное для страны дело, но как изменились судьбы людей, живущих простой, крестьянской жизнью. Было всё: любовь, счастье, работа, природа, быт, рождение детей. Всё, чем жили, дышали, радовались, всё, что они не по своей вине не сберегли. Всё было самым дорогим, целебным. Самым целебным для них в данное время, оставалось – молча постоять на палубе, слушая удары сердца, вспомнить всё, что память трепетно хранит. Что каждый из них ощущал, вспоминал, о чём думал? Грусть, тревога, обида, или радость, что хотя бы мысленно побывал в родных краях, уловил запах родной земли, хлеба. Коснулся детства рукой, прошёл своей улицей, открыл калитку дома, обнял отца и мать. Всё смешалось, отозвалось биением сердца: помним, любим, не забудем! И казалось, что сейчас вместе с ними грустит молчаливая Русь». 

Нина Фёдоровна читала текст с явно выраженным волнением, на её глаза навернулись слёзы, но, как истинно русская женщина, она справилась с нахлынувшей тоской и закончила свою речь четверостишием:  

Московское – моё село

Осталось в памяти навечно.

На дно морское ты ушло,

Загублено бесчеловечно

 Я невольно глянул в зал и увидел ожидаемые слёзы на лицах деревенских жителей, по указу  давно ставшими городскими. Боже! Сколько их уже по умирало! Сколько ещё теплится на Божием свете! Почему же они, эти самые слёзы, ожидаемы, думаю, и объяснять не надо, ибо сколько бы я ни бывал на таких похожих встречах,  видел, что люди всегда плачут. От этого, наверное, мысли и вернули меня к моему стихотворению:  

Горсть земли я возьму и заплачу,
Вспомню тех, с кем когда-то я был.
Я из памяти их не утрачу, 
Оттого и бываю уныл.

Горсть земли я возьму и заплачу, 
Вся деревня встаёт наяву, 
Эти слёзы совсем я не прячу,
Русь святую согбенно зову.

Горсть земли я возьму и заплачу,
Ведь деревня моя под водой.
Отправляюсь я нынче на дачу
С неохватной промозглой тоской.

Горсть земли я возьму и заплачу,
О погостах, домах - их уж нет...
Не решить эту злую задачу,
Не окончен, не слышен ответ.

Горсть земли я возьму и заплачу,
Вдруг приснилась деревня моя.
Синеокою сказкой в придачу
Воскресают поля и дома.

Горсть земли я возьму и заплачу,
Потому как земле не чужой, 
А расстройство души - на раздачу
По деревне, до боли родной.

А ведь этим сердешным людям ни поплакать, ни постоять у могил своих праотцов, ибо затоплены их погосты, опять же по указу свыше, по чиновничьему беспределу. Видел я и то, что тоска  эта неохватная  передалась и их детям и внукам, и они вправе задать вопрос, почему так всё случилось…

Нина Фёдоровна посмотрела в зал и, отыскав Ивана Михайловича, тихо сказала:  «Вот, дорогой Иван Михайлович, и осуществилась ваша мечта: книга о вашем селе Московское вышла», - и тут же пригласила его сказать слово.

Читая Василия Ивановича Белова, Василия Макаровича Шукшина, Валентина Григорьевича Распутина, Виктора Петровича Астафьева, Фёдора Александровича Абрамова, Бориса Андреевича Можаева, видишь, как издевательски относились наши власти к крестьянству, напрочь уничтожив хозяина земли - хлебороба. Страшным горем прошла коллективизация по всей стране, об этом написано действительно много. Мне же вспомнилась одна бабушка, которая рассказывала:

 «Пришли к нам «отбиратели», а у нас сердешных на одиннадцать детей всего одна коза осталась, коров и лошадей уже отобрали. Так и последнюю козу забрали. Как выживали страшно».

Вспомнился мне ещё рассказ другой бабушки: 

«Умерли родители рано от непосильной работы, а мы ж, дети  то - деревенские.  Огород посадили, и выросла у нас огромной величины капуста. Мы радуемся, в баню её убрали на ночь, а её всю украли. Ох и плакали мы, ох и плакали, голодали… Но вот как – то выжили, конечно - из – за картохи. Я потом, когда выросла, все пять лет воевала с фашистом».

Глядя на ту согбенную фронтовичку и её многочисленные награды, мне хотелось тогда плакать. Велик наш народ, ведь пройдя многолетние поборы со стороны власти, он продолжал трудиться уже в колхозах. Но чтобы осмыслить это молодым,  надобно всё же почитать перечисленных выше, наших великих писателей – деревенщиков, ибо только в России есть такое понятие, как деревенская проза…  

                             Иван  Михайлович Московских(Сизаров)

Иван Михайлович, выйдя на середину зала, с явно выраженным волнением рассказывал: «О селе Московское говорить можно много, только не перебивайте, иначе мысль потеряю. Шестьдесят два колхоза было в Братском районе. Наше село по сдаче продукции всегда было третьим. Из шестидесяти двух колхозов быть третьими - это не так просто. У нас двадцать пять заимок было, самая близкая в десяти километрах, самая дальняя в восемнадцати километрах. Мы ж на островах были расположены. А острова эти теперь, там, где мы сейчас живём,  есть шиш нынче, а не сено. С Петрова дня начинали косить, а после, как всё откосили на окунёвской заимке, на престольный праздник весело отмечали это дело после трудов праведных.

Народ у нас какой был? Война началась, у нас сорок восемь дворов было, шестьдесят шесть мужиков взяли, из некоторых домов по четыре человека ушли, двадцать три из них не вернулось, каждый третий был убит, а у них остались и по трое, и по пятеро детей. И вся эта тысяча пахотной земли и четыреста гектар сенокоса легла на оставшихся жителей, на всех поголовно. Разве только кто в зыбке лежал, не работал. На - те мякиш хлебный в твой беззубый рот, и жди - пожди родных своих людей, сродников стало быть, работающих до ломоты в костях в поле. Ближние острова женщины да старики обрабатывали, а дальние мы, молодёжь. Тридцать три девчонки и двадцать шесть парней возделывали землю - двадцать седьмого, двадцать девятого, тридцатого и тридцать первого года рождения. Я был тридцать первого года рождения, последний, кого крестили в нашей церкви.

Когда велели церкву закрыть, наш народ не разрешил, чтобы кресты с храма снимали. Так до затопления Усть – Илимским искусственным водохранилищем и стоял наш храм со крестами. Я отвлекаюсь, но простите да внемлите…

Вот посчитайте сколько нам лет было, когда война началась, а мы всю мужицкую работу  делали. Московское чем спаслось? Урожаи были хорошие. В тридцать седьмом году, когда Василий Алексеевич был председателем, сумели купить локомобиль. На лошадях с Тулуна притащили локомобиль за триста километров, под гору и в гору. А дороги – то какие были? Подумайте и представьте: не дороги, а одно направление. Мой отец тогда за старшего был. А раз техника есть - всё вспахано, хлебец родится.  Два государственных плана мы всегда сдавали. А ведь  мы тогда, в сущности, ещё дети были: по двенадцать лет всего от роду, а мешки с зерном по семьдесят килограмм волокали…

Бывало, мы вдвоём накатываем мешок по доскам наверх, другие там нас ждут. Пришли женщины, хлеб намолотили, ушли, еле живые от усталости, а нам эти мешки надо на телегу, с телеги в карбас  (карбас – большая лодка вместимостью двести тонн), потом карбас затянуть, потом надо переплыть реку. Затем на телегу выкатить, с телеги на весы, потом погрузить для сдачи государству, и всё это на мальчишечьих руках. Вот почему наше поколение серьёзно к делу относилось. 

Я сейчас смотрю на погоду и удивляюсь: раньше уж пятнадцатого, двадцатого  сентября снег вываливал, надо было успевать урожай собирать. Ох и работали мы до ломоты страшенной в костях, индо продыху не хватало, но всё успевали и радовались этому несказанно. А сейчас бывает - весь октябрь тёплый стоит, а бывает, что и ноябрь, изменилась погода крепко. До пятьдесят третьего года конями мы пахали, сейчас вся земля брошена. Как, думаете, старому крестьянину смотреть на это, а? Мне сейчас восемьдесят седьмой год пошёл. Иркутская область на два миллиона населения выращивала один миллион семьсот тысяч тонн хлеба. Сейчас - четыреста тысяч тонн на то же население. Не едут нынче в Сибирь люди жить, бегут…

Началась стройка Братской плотины, я участвовал лично в обеспечении продовольственного пояса. Это что значило? Надо было кормить строителей, рядом все посеянные поля, в Ангаре таймень, осётр, стерлядь, сиг, всё в Братскгэсстрой сдавали, они принимать не успевали. Они построили пионерлагерь «Ангара» на том месте, где наши коров доили. Мы туда детям и молоко парное возили, и мясо наше сельское, наисвежайшее, обычно бычков забивали на это дело, много у нас их было. Одна у нас женщина была, возьмёт две фляги молока в обе руки, а фляги – то, по тридцать восемь литров каждая,  и несёт в катер. Вот где силища – то, вот где настоящая русская порода жила! Для ребятишек, стало быть, молочка парного отведать.  

Где теперь этот лагерь? Нет его! Кто сейчас так о детях заботится? Литр молока стоил двадцать четыре копейки, колхоз наш был миллионером. Помножьте эти копейки и представьте, сколько надо было сдать продукции государству, чтобы быть колхозом – миллионером. Где сейчас этот колхоз? Нету, и страны-то нету. Восемьдесят четыре процента государственной собственности приватизировано. У нас остались не приватизированными железная дорога и Роснефть, да надолго ли? Семьдесят процентов из этого принадлежит иностранцам. Мне страшно от этого. Раньше каждый год мы отвоёвывали у тайги мотыгами да топорами четыре, пять гектар под пашню, потому что на новой земле хлебец хороший рос. Сейчас всё брошено. Сколько молоковозов шло на завод, а завод  не успевал перерабатывать это молоко, и сливали его на землю… Я ещё ругался: отдайте, мол, хоть поросятам. А сейчас что? Столько своей продукции создавали, а сейчас нам говорят: мы едим чужое. Ну вот как крестьянину глядеть на эдакое? Сейчас кричат – демократия! А на приём ни к кому не попадёшь. А если и попадёшь - не помогут. Раньше  любой начальник был обязан тебя принять. Вот это я понимаю – демократия! В страшном 1947 году неурожай был, колосья пустые, мороз ударил сильный очень рано, да так, что даже картошка на корню замёрзла. Мужики ещё возвращались с войны: отпускали – то всех не сразу, а нам их и покормить нечем, но спасала в любые времена рыба… Пришли все израненные, избитые, но вы бы видели, как они работали! Они настолько стосковались по работе, им надоело убивать друг друга, воевать… Все на нас лезут, мы же никогда не хотели войны». 

Продолжение следует...

Copyright PostKlau © 2016