Журнал "PostKlau"

Любовь Гамова

                          Чацкий адский

                  (на постановку спектакля «Чаадский» в «Геликон-опере»)

Ну, вот, опальный режиссер Кирилл Серебренников получил-таки театральную премию! "Золотую маску". Как лучший оперный режиссер! За постановку спектакля «Чаадский» в «Геликон-опере». Кстати, в постановке Кирилл Серебренников значится не только режиссером, но и художником по костюмам. Вот вспомнила свои впечатления от сего "шедевра"...

По счастливой случайности перепал мне билет на новую постановку Геликон-оперы (театра, мною горячо любимого) оперу композитора Маноцкова «Чаадский». Сначала подумала – ошибка в написании фамилии героя знакомой с восьмого класса средней советской школы бессмертной (как утверждала наша учительницы ВырПыр – Вера Петровна) комедии Грибоедова «Горе от ума». Оказалось – нет. Оказалось, что авторы либретто просто соединили в одном образе Чацкого и русского философа тех же годов Чаадаева, который, как утверждают литературоведы, послужил и одним из прототипов Чацкого. Для пущей верности этого образа авторы либретто ввинтили в грибоедовский текст отрывки из философских размышлений Чаадаева по поводу общества, тирании и прочая. Так что в самые неожиданные моменты Чацкий резко переходил с поэзии на прозу. Тем самым углубив образ и придав ему еще большую политическую актуальность.

Новаторство же режиссера тоже проявилось с первых минут спектакля. Не успели мы продумать возможные версии наличия на занавесе вереницы подвешенных на крючки полиэтиленовых пакетов вроде тех, что дают в Пятерочке или Ашане,как на авансцену двинулась мрачная колонна рослых, крепких молодых мужчин. Не говоря ни слова, под тревожные звуки музыки мужики начали деловито раздеваться. Не спеша стягивали свитера, футболки и толстовки, джинсы, брюки, шорты и спортивные штаны. Трусы и плавки, правда, к разочарованию некоторой части зрителей, снимать почему-то не стали. А потом так же неспешно начали вынимать из пакетов ( так вот что там было!) и натягивать на себя какое-то рванье. Мужики мне понравились. Рослые, статные, мускулистые. Не увидела ни одного пивного живота или плешивого затылка. Мне показалось, их было человек 60. Пересчитала по программке – 49. Красавцы. Интересно, где таких набрали? Может, в ближайшей военной части? Например, в кремлевском полку ребята ростом не ниже 190 см. Или из футбольного клуба? И что символизируют эти мужики? Революционные народные массы?

Тут занавес поднялся. Мужики прошли на сцену, построились около трех деревянных сооружений – такие квадратные платформы, имитирующие «вырезку» из комнатного пола. Подняли платформы и стали таскать их по сцене. Я подумала – ну, как бурлаки на Волге. Или крепостные крестьяне, на которых, как мы помним, и держалась в те годы Россия.

Потом на одну из платформ поставили кресло, в котором сидел солидный мужчина в современном солидном бело-синем спортивном костюме навроде олимпийской формы России. Рядом с ним поместилась стройная девица в элегантном сером брючном костюме. По виду – секретарша босса. Оказалось, это Фамусов с горничной Лизой. Фамусов нагло заигрывал с Лизой, сажал на коленки, гладил по… И все это – на платформе, которую держали на руках спортивные мужики в рванье. В это время на другой платформе, которую тоже держали на руках спортсмены-воины, символизирующие крепостных крестьян, другая молодая девица, тоже в спортивном костюме олимпийской сборной, только уже бело-красном, крутила педали на велотренажере и амурничала с молодым человеком с тонким женским голосом. Это были Софья и Молчалин, с которым девушка тайком от отца крутила шуры-муры.

Все герои не перемещались по сцене самостоятельно. Если надо было, чтобы дочь подошла к отцу или, скажем, Чаадский подбежал к Софье ( помните – «Чуть свет – и я уж на ногах, и я у ваших ног!»), мужики живенько подтаскивали одну платформу к другой. Если герои должны были ходить из угла в угол или кружиться в танце – то сами они ногами не перебирали – стояли себе спокойненько на платформе, а бегали за них те самые мужики-спортсмены, таская платформы по нужной траектории. Поскольку все герои были одеты по-современному, я поняла, что мужики, таскающие платформы, наверно символизируют зомбированные пропагандой безропотные рабские народные массы. Правда, в программке указано – атланты. Ну, атланты, они тоже люди. И еще подумала – ведь они деньги получают за то, что таскают по сцене героев оперы. При этом в голову навязчиво зачем-то полезли образы тети Вали – укладчицы шпал и тети Маши – брикетчицы на брикетной фабрике…

Потом на сцене появился Скалозуб. Пришел к Фамусову, у которого уже был Чаадский. Или нет, вроде, наоборот, это Чаадский «пришел» ( потому что на самом деле его принесли) в гости к Фамусову… А там еще и Молчалин стоял в сторонке… В общем, тут они все были очень похожи друг на друга , как клоны агента Смита из «Матрицы» - в одинаковых костюмах, с одинаковыми голосами… Ой, нет, Молчалин пел дискантом. А остальные – очень похоже. Хорошо, что нас хорошо ( простите за тавтологию!) учили в восьмом классе. Кто есть кто удалось установить по бегущей строке, цитирующей реплики героев. То бишь, если «Служить бы рад – прислуживаться тошно» или «А судьи кто?» – это Чац.. простите, Чаадский. Если «Умеренность и аккуратность « - Молчалин. Ну, а коли «Собрать все книги бы да сжечь» - это Фамусов, а если «Учить по-нашему- ать-два!» - он самый, Скалозуб!

Скалозуб кроме того гарцевал на ретивом коне. То есть на загривке одного из мужиков, символизирующих забитые народные массы. Ну, мужик вместо коня в театре – это нормально. Никогда не забуду, например, лебедевского Холстомера из БДТ. Вот конь был так конь! Красава! Но у Скалозуба конь был какой-то не такой. Пыль из под его копыт почему-то летела не назад, а вперед. То есть он не копал, а как бы пинал копытом рассыпанный по сцене уголь ( что, наверное, олицетворяло ожидающий нас в будущем апокалипсис – выжженная в прямом смысле земля). А Скалозуб подробно рассказывал, как правильно оседлать скакуна…

Потом мужики-носильщики сели на перекур – затянулись сигаретами., и тогда Чаадский сказал свою знаменитую фразу о том, что «Дым Отечества нам сладок и приятен».

В конце первого действия Молчалин, вдруг обретший нормальный мужской голос – оказывается, пищал он только перед начальством ( вот это мне особенно понравилось – без шуток, серьезно!) – совершил попытку адюльтера с Лизой. Ну, он ведь просто карьерист и ухаживал за Софьей из карьерных соображений, а на самом деле предпочитал ей секретаршу Лизу! Но Лиза-то тоже не лыком шита. Пококетничав с Молчалиным, лукаво призналась, что всем этим дуракам предпочитает буфетчика Петрушу! Да как призналась! Перво-наперво деловито сняла модельные туфельки на шпильках и переобулась в сапоги. Потом с видом торговца, выбирающего на базаре лошадку, прошлась между вытянувшихся в струнку народных масс. Кого погладит по плечу, кого взглядом измерит с головы до ног. Приценивается, словом. И, наконец – вот ОН! ПЕТРУША! Вроде не самый заметный, не самый высокий.. Ан нет! Как скинул Петруша с себя рубашку драную да портки заношенные, да трусы семейные – и обернулся атлетом мускулистым да загорелым. Да, кстати, скромником таким – срам горсткой прикрывшим… А Лизавета цап оказавшийся под рукой душ – да давай поливать его. То ли от угля отмывала, то ли хотела, чтоб подрос еще немного… Это мы не узнали, потому что первое действие закончилось.

Во втором действии стало немного красивше, потому что намечался бал. Сцену украсили картинками из светящихся лампочек – ну, как те инсталляции, которыми обильно украшали город на новогодние праздники. Кроме того, появились пять или шесть очень симпатичных княжон. Они были в одинаковых белых платьях в старорусском стиле, расшитых золотыми нитями и обильно - искусственными бриллиантами. На голове у них сверкали стразами роскошные кокошники. Ну, чтобы понять, как это примерно смотрелось, вспомните картину Врубеля Царевна-лебедь. Вот что-то похожее, только без крыльев. Но тоже очень красиво. Очень новаторски! Такой же белой и красивой – ну, как прима из оперетты - оказалась и графиня Хлестова, хотя она очень старалась доказать, что стара и немощна. Графиня долго рассказывала, что завела себе прислужницу-арабку – «до чего ж черна и страшна!» Княжны охали и хором пели «Лю-блю, лю-блю…»

В это время за спинами у княжон на каком-то сооружении, вроде театральной ложи, какой-то молодой человек деловито тра… ну, в общем, осуществлял акт полового сношения с какой-то молодой девицей. То ли Молчалин с Лизой, то ли Петруша с Софьей – вот, не поняла, но стоны выпевала девушка на очень высоких нотах. И очень громко, так что хор княжон заглушить ее так и не смог.

Потом осерчавшая Софья сказала, что Чаадский сошел с ума. Ее слова подхватил Репетилов, к тому времени раздвоившийся ( в программке указано – Репетилов-1 Репетилов-2). В общем, слили бедного Чаадского в буквальном смысле: мужики носильщики наклонили платформу, на которой таскали героя, он и стек по наклонной поверхности. И стал просить карету. Ощущение – что санитарную. Ну, и все. Финита.

Два мужских голоса позади нас с явным итальянским акцентом неистово завопили «Браво!!!! Брависсимо!!!!» Публика разразилась бурными радостными аплодисментами.

А я думала: ну, почему я такая дремучая, непродвинутая и отсталая? Ничего не понимаю в искусстве! Ах, бессмертные Ильф и Петров! Как нам вас не хватает! Почему рядом не оказался любимый Ося – Остап Сулейман Бендер Бей? Уж он бы все объяснил, как следует. Уж он втолковал бы мне, несчастной, что такое настоящее новаторство…

P.S. А про музыку ничего сказать не могу. Не успела услышать – все на мужиков смотрела да субтитры читала

Фотографии из свободных интернет-источников

Выпуск май 2018