Журнал "PostKlau"

    Последнее интервью: "Россия движется вслепую"

 Ирина Александровна, президент музея – должность исключительно почетная? Вы как многолетний директор сегодня имеете влияние на принятие решений, что выставлять в музее, а что нет? 

– Вы знаете, нет. Система управления музеем стала довольно своеобразной. Я не знаю, на каком уровне это обсуждается и в какой момент принимается решение. О том, куда двигается музей и что он предлагает публике, все-таки надо сначала обсуждать, может быть, на ученом совете. Или просто в своей научной среде. Но это даже в музее толком не обсуждается. Это неправильно, на мой взгляд. И я говорила об этом. Есть искусство, и есть игра в современность, и отличить одно от другого сложно, если это не ваш мир. У нас, к сожалению, появилось огромное количество вещей абсолютно вне качества и какого бы то ни было художественного осмысления. Такого рода «искусство» скорее может сигнализировать о процессе распада. Знаете, я не стою тут как монах с дубиной, но есть все же какое-то понимание значения музея, уместности. Должно быть.

 А что вы можете сказать о деятельности Министерства культуры? 

– Знаете, я его почти что не ощущаю. Оно поразительно полным отсутствием в нашей сфере. Раньше мы, руководители крупных музеев, собирались несколько раз в году, сверяли, куда идем. Сейчас – ничего. Вообще, там в последнее время люди менялись с какой-то потрясающей быстротой: одни уходят, кто-то приходит, кого-то в тюрьму сажают. И главное, начальники музейных отделов там все время меняются. Мне кажется, это неубедительное управление культурой. Кстати говоря, я не очень хорошо знаю современный мир тех, кто наверху. 

О политике и истории.Считаете ли вы, что сегодня снова выстроен культ личности руководителя государства? 

– Вы знаете, это все началось так давно – я имею в виду не лично Владимира Путина, а всю эту линию культов и развенчаний. На каждом этапе было так. Меня ужасно это раздражало. Со Сталиным особая ситуация. Но вот уходит Хрущев – ругают Хрущева. Уходит Брежнев – ругают Брежнева, и так далее. Ни одного необруганного руководителя. Ни одного, кто бы заслужил каких-то добрых слов. Хотя я заметила, что в последнее время стали похваливать Брежнева. Это все, наверное, от отсутствия ясного понимания, как идти дальше. Отсюда каждый раз необходимость создавать культ. Ну а Путин – да, он на вершине уже 20 лет. Но он принял очень тяжелое наследие. И не только конкретное наследие предшественника. Страна просто дошла до определенного этапа. Весь путь после Сталина был не столько сложным, сколько где-то неправильным. 

 Есть ли надежда у России? Или Россия откатывается на позиции третьесортной страны?  

– Нет, третьесортной она не окажется ни в коем случае. Может, я и плохо знаю современный молодежный мир, но мне кажется, что все-таки должны где-то проявиться позитивные в самом глубоком смысле слова идеи. Все-таки страна у нас очень интересная, богатая внутренне. Но я должна сказать, что меня особенно удивляет и огорчает – что никто с молодым поколением не разговаривает всерьез. Никто не говорил вообще о столетии революции, например. Мне кажется, надо было серьезнее отнестись к этому важнейшему этапу в истории не только нашей страны, но и всего мира. А у нас из-за разнонаправленных страхов вместо осмысления получилась примитивная жвачка. Я не говорю, что надо было одним махом сабли все порешить. Отнюдь. Целая страна легла поперек всего мира. Ну так, черт возьми, обсудите это как следует, продумайте. Я ужасно была огорчена. Но сейчас хотя бы уже не клянут безоглядно, как было.

Вы считаете, что страна, по сути, продолжает двигаться вслепую? 

– Именно. Вслепую. Куда – сама не знает. Нет ощущения курса. Что мы хотим от страны, куда идем, куда заворачиваем? При наличии курса даже бездарный управленец не может сместить главные направления. Но никакой определенности не будет, пока здесь не поймут все-таки, что случилось в этой стране. Я не говорю, что надо было идти именно тем, социалистическим путем. Но в том, что надо было правильно проанализировать случившееся и именно после этого начать выстраивать дальнейший путь, в этом я уверена. Больше вам скажу. Посмотрите все-таки на «немецкое чудо», как и на японское. В войну эти страны расколошматили, но они вскоре стали передовыми и процветающими. И ведь они не сами придумали выход, а пригласили умные головы отовсюду. Главное – дискуссия, разговор. И курс на движение. Которого у нашей страны нет до сих пор. У руководителей должны быть компетентные люди, которым они доверяют, и если нужно, то не страшно пригласить и зарубежных специалистов – для отдельных вопросов. 

О личном. Ирина Александровна, я могу вас спросить о личной жизни? 

– Я не хочу много об этом говорить, но не потому, что что-то скрываю, просто... Я очень люблю музыку, хожу в концерты, до сих пор хожу в театр. Слава Богу, настало время, когда мне присылают билеты на интересующие меня спектакли... У меня был замечательный муж (Евсей Иосифович Ротенберг, доктор искусствоведения. – Ред.), который для меня очень много значил. Я многого бы не понимала, если бы не он. Мы с ним с 1947 года вместе и до 2011-го – представляете? Но так случилось, что у нас больной сын. Неизлечимо. Это обнаружилось, когда ему было восемь лет. Он инвалид с детства. Просто нельзя было помочь. Поэтому назвать мою личную жизнь счастливой невозможно. Если больной ребенок, это же понятно. Сейчас мы живем с ним вдвоем, и стало труднее, потому что отец очень много значил в его жизни. 

Меня целый день нет, а отец сидит за столом работает, ну и время от времени он общается с сыном, разговаривает. Он его научил литературному языку. Все было непросто, а сейчас моя жизнь стала еще сложнее, потому что я с ним одна. Мне нужно успеть сделать одно крайне важное для меня дело – найти людей, которые бы позаботились о моем сыне, когда меня не станет. И оно уже немножко сдвинулось. В этом мне помог президент. Я представляю, сколько к нему обращается людей, которые потеряли надежду. 

Вы понимаете, я видела очень тяжелые вещи. У нас была одна домработница с Рихтером, чудная женщина. И у нее был сын. Но она неожиданно умерла, и мальчика положили в больницу. Ему было уже 24 года. И вот как-то мне позвонила Нина Львовна Дорлиак, жена Рихтера: «Поедемте к нему, привезем ему что-нибудь вкусное». – «Конечно». Приехали. И то, что мы увидели – я, наверное, месяц после этого не спала. Это было ужасно. Мальчик был рад нас видеть... А через две недели мы узнали, что его убили. Зарезали. Там, оказывается, бывают такие драки, и кто-то кому-то пронес нож. И я, понимая это все – а у меня, к сожалению, уже никого из родных нет, – решилась обратиться за помощью. Мне дали адреса таких заведений, от посещения которых не трясутся ноги и руки. Там хорошо, там отдельные комнаты, уход... Вот я сейчас этим тоже занимаюсь.

Источник: 

© Sobesednik.ru

Выпуск предновогодний 2020