Внутреннее небо:
(Записано и расшифровано студентом литературного института Романом Журко. Минск, 2014 год от Р.Х.)
«И возгордившись - упёрся головою В квадрат Малевича вместо иконы» Из стихотворения Алексея Ляпина
Алексей Ляпин – белорусский художник. Ниже приведено интервью и работы с его комментариями. Все что не сказано, можно рассмотреть между строк или на картинах.
Солнце над морем. Я испытываю трепет, глядя на эту картину… это небо пришло ниоткуда и ушло в никуда
Между затяжками
А.Л. Чай – это корректор. Он корректирует сознание. Так же как и табак. То есть он обостряет ощущение мысли. Это такой медитативный процесс, который запускается чаем и табаком. Почему это такая проблема? С одной стороны, это беда врачей, которые вырезают рак лёгких в 60 или 70 лет, понимаешь? А с другой стороны, это беда психологическая. Общество привыкло искать вину не там, где она находится. Р.Ж. Получается сигареты и чай – ваши точки медитации? А.Л. Да. И это, конечно, грешно, может быть, с точки зрения официальной религии, но я научился молиться, именно усиливать молитву, сигаретой. Понимаешь, я не одновременно с затяжкой читаю молитву, а между затяжками. Р.Ж. То есть так вы ловите мгновение? А.Л. Да и оно тут же срабатывает. У врачей, которые кормят меня таблетками, тут же болит голова, и они отворачиваются и не смотрят, пью я таблетки или нет. Бог даёт такие знаки. Молитва мгновенно доходит. У меня очень короткая связь с Богом. Прошлое – настоящее А.Л. Ты знаешь, вот я сейчас размышляю, советские времена были чище, они были более лобовые. Хочешь уходить в андеграунд? Уходи в андеграунд. Хочешь быть диссидентом? Будь диссидентом. Хочешь быть писателем в андеграунде? Будь им. То есть разделилось общество, и все понимали, что в андеграунде сосредоточено неприятие общественного строя… правда, потом все кинулись в андеграунд, и вся страна превратилась в андеграунд, то есть всё перевернулось с ног на голову. К андеграунду было особое внимание, то есть в мастерские ходили иностранцы, покупали картины, вывозили их. Они как-то пользовались моментом перестройки. Модно было. И ещё. Мода – это очень опасная тенденция в мире. То, что модно сегодня, завтра предаётся анафеме, остракизму. Это увлечение. А то, что из нас воспитывают общество потребления – это вообще самая опасная вещь. Человек теряет мысль. Он думает желудком. А.Л. Ладно, я могу часами так разговаривать, давай твои вопросы. Р.Ж. Хорошо, вы говорили о медитативном состоянии и задержке времени. Что такое время для вас? Категории прошлого и будущего? Как вы сейчас чувствуете время? А.Л. Время – это великая вещь, но она неуловима. Оно неуловимо, неудержимо, неостановимо, но время – это субстанция, которая обладает энергетическим весом. Оно может растягиваться, сужаться, расширяться, может быть безграничным, и, наконец, апогей времени – слово «вечность». Вот как можно представить слово «вечность»? Все знают, что солнце потухнет когда-то, но что будет после конца солнца? Интересно. Все знают, что апокалипсис, а что будет после конца света? То есть, если такие вопросы задаёшь себе, то понимаешь, что время – это очень ценный материал, но только в том случае, если человек научился, даже ничего не создавая в единицу времени, не тратить его впустую. А я это умею. Я поставил себя в такие рамки, в которых человек должен убивать время. Вот его выпускают бродить по территории с веригами на ногах, с кольцом на ноге, с цепочкой, отпускают, потом притягивают, чтобы он каждый час отмечался. Вот каждый час я должен отметиться у санитара, что я на месте. И я сижу. Смотрю на облака. Смотрю на муравьёв. И в это время у меня в душе происходят процессы, которые можно описать движением времени. То есть у меня в душе двигается время. Я могу уноситься в прошлое. Могу путешествовать в будущее, но в будущее я путешествовать боюсь и опасаюсь, поскольку… есть молитва такая православная «Господи, побереги меня от фантазий бессмысленных». То есть мечта – это ловушка. Мечтать нужно о земных вещах. То есть планировать что-то можно только в чересчур узких временных рамках, потому что все планы на небесах. Частично мы зашифрованы, наша информация в генах, и у каждого есть свой штрих-код. У каждого человека свой уникальный штрих-код, который состоит из наследственной крови, генного материала, линии судьбы и из предначертания. Вот я вам скажу, что такое «удачник» и «неудачник», по-человечески. Хотя для меня нет таких понятий. Я больше считаю себя «неудачником», потому что «неудачник» свободен, а «удачник» привязан к деньгам, к власти. Как-то я прочитал у Ремарка, что «свободен только тот, кто всё потерял». Освободился. Р.Ж. Послевоенная философия, которая помогала жить. А.Л. Да. Ремарк великий писатель. Его считают попсовым, но это очень серьёзный писатель, его наблюдения, его тонкое чувство юмора, его аура и его жизнь очень интересны. Ремарк привлекает меня тем, что он свою непростую жизнь сделал материалом для романов. Р.Ж. Думаю это свойство большинства настоящих писателей… А.Л. Вот и стараюсь описывать каждое движение души. Хотя у Таривердиева были строчки в песне на слова Шекспира (поёт) «Торгует чувством тот, кто перед светом всю душу выставляет напоказ». То есть я торгую чувством, получается. 
Связанный. Те ощущения, которые я испытывал в интернате. Полностью зажат в себе
Внутренний распорядок
Р.Ж. Я помню одно ваше стихотворение, где вы чётко передаёте ощущение интерната через постоянство открывающихся и закрывающихся дверей. Здесь и непрерывный человеческий надсмотр и, тем не менее, моральная пустота. Очень сильный образ. Не могли бы вы рассказать о распорядке дня в вашем психиатрическом заведении? А.Л. Очень хорошо помню. Очень хорошо прочувствовал. Подъём в полседьмого утра. Я вам скажу честно, ночами я иногда пишу. Я не знаю, кто будет читать это интервью. Я не могу рассказать всего, чем я занимаюсь ночами и где, но я могу не поспать, могу пописать, и это подозревает руководство, что у меня есть компьютер, что я могу зайти в интернет. То есть я только успеваю закрыть глаза в три часа ночи, как уже – полседьмого. До восьми часов мы скитаемся по коридору, изображая уборку. Чаще я просто сажусь в углу. Включаю молитвы и молюсь. Дальше нас выводят на полтора часа на улицу покурить. И вот полтора часа нужно сидеть и смотреть в одну точку, курить, хотя полтора часа курить никто не может. Ходят просто люди по асфальту, взад-вперёд. Р. Ж. А что? Многие курят?
Алексей Ляпин
А.Л. У кого есть что курить. Курить запрещено на территории. У нас с понедельника будет запрещено курение на всей территории интерната. Нам за курение, если обнаружат, обещают такие репрессии. Я – человек, которому делается серьёзный укол, и я оставляю за собой право употреблять стимуляторы, потому что я же опадаю. Укол убирает волю, подавляет разум, убирает эмоции. Жить не хочется под уколом. Хочется умереть. Р.Ж. А как часто вам нужно делать укол? А.Л. Раньше раз в месяц, а сейчас раз в две недели. У меня очень активный образ жизни. И ещё, Рома, вы мою мысль сейчас тронули, и поэтому я с вами разговорчив и предельно честен. Если не трогать мою мысль, я могу об этом не думать, и вообще не думать ни о чём. Я вот с полседьмого до восьми ни о чём не думаю. Дальше завтрак. Дальше приём таблеток. Р.Ж. А что на завтрак? А.Л. Пшенная каша с малосольным огурцом – вот вам пример завтрака. Кусочек масла и яйцо. Бывает хороший завтрак – макароны и кусочек колбасы, но всё это порции минимальные. Мы все здоровые, средних лет, упитанные мужчины и нам такой завтрак очень как бы лёгок. Но я привык к этому лёгкому завтраку. Я при-спо-со-бился. Я приучил свой организм. Ему хватает яйца и масла. Что значит адаптация? Я прошёл адаптацию. В восемь часов нас ведут наверх, опять уборка там, проверка тумбочек и приём таблеток. Здесь я вам честно скажу. Таблетки мне прописывают в порядке карательном. То есть, как только я начинаю поднимать вопросы внутри интернатской жизни, почему так, а не этак, почему этак, а не так, задавать вопросы врачам, это считается болезнью, признаком болезни. То есть попытка защитить свои права считается проявлением болезни и карается таб-лет-ками. Тебе насильно в рот всыпают, размалывая, труху и заливают водой. И ты как умираешь. Смерть может быть легче, чем эта таблетка. С этой таблеткой ты принимаешь мучения, у тебя болит мозг. У тебя болит не голова, у тебя душа болит, ты проваливаешься в какую-то пелену забвения. Это похоже на дозу сильно действующего спиртного, как будто выпил два стакана водки и тебя повело, повело, и тебе плохо.
Бунт мысли. ДВП, масло. 60х40. 2013
Принимают таблетки в восемь утра, потом, с 9-ти свободный выход. Вот с 10 до 13 ты ходишь и каждый час отмечаешься, что ты на месте. Должен отмечаться, но не все так поступают, поскольку нас много, санитар один и у него не хватает времени, либо он видит тех, кто ходят по территории, и он уже их контролирует. Но за это спрашивает руководство, чтобы их отмечали, записывали. В общем, такой жандармский бюрократический аппарат, в котором отписки, приписки. Вот, допустим, я занимаюсь арт-брютом – это искусство душевнобольных, но я не считаю свои работы работами душевнобольного, я считаю себя душевно иным человеком. У меня более тонкая чувствующая душа. Я понимаю, что я болен, но отчего меня лечат, я не понимаю. От моей импульсивности, от моего характера? Мне поставили диагноз очень грубым, насильственным способом. У меня был срыв, да у меня был срыв, у меня были мания преследования, мания величия, гигантомания, паранойя – вот и поэтому мне поставили диагноз шизофрения. Это отцепка. Аутистам тоже ставят диагноз шизофрения.
Продолжение следует..........
Copyright PostKlau © 2015
| 
