Арбатский сброд(1)
Иллюстрация: "Арбатский художник и маленькая скрипачка",
рисунок автора.
*************
Москва, годы 2000-2003…
Кроме граждан достопочтенных, по Арбату много всякого народа шаталось:
маргиналов, бомжей, разномастных попрошаек, - людей не особо
симпатичных.
Одни добывали скудное пропитание самостоятельно, другие околачивались
возле художников, понемногу на них паразитируя.
И почему-то крепко застряли в памяти…
«ФАЛЬШИВАЯ МОНАХИНЯ»
Как-то сидела я на арбатской мостовой рядом с Володькой, коллегой и приятелем.
Сразу после знакомства он показался славным парнем, и я начала было считать его
другом. Вскоре выяснилось, что Володька – алкоголик конченый, и «дружить»
с ним – значит постоянно «одалживать» ему деньги на выпивку. По принципу:
«Я должен тебе двести рублей, одолжи мне ещё двести, тогда я буду должен тебе
четыреста. Нет, лучше одолжи триста, и я буду должен тебе ровно пятьсот».
Смекнув это, я решительно простила ему все долги и взяла курс на плавное,
но неуклонное отдаление. И отдалилась ровно настолько, чтобы остаться с
ним в отношениях тёплых и прохладных одновременно.
Достаточно тёплых, чтобы при необходимости просить друг у друга карандаш
или ластик, но и достаточно прохладных, чтобы ему неловко было занимать у меня
деньги.
У Володьки были глубокие внимательные серые глаза, он нравился всем женщинам
без исключения. Я его хорошо изучила, и потому знала, что когда он страдает от
абстинентного синдрома (то есть каждое утро), лицо его становится необыкновенно
одухотворенным. Этим, или чем другим, привлёк он внимание одной прелюбопытной
особы.
Вблизи нас стояла нестарая тётка в монашеской одежде. Она самозабвенно
распевала псалмы, а в руках держала икону и кружку для пожертвований.
Пела она, пела, вдруг подошла к Володьке и показала ему содержимое кружки: «Ты
смотри, какой-то му…к сто рублей кинул! Побегу за водкой!»
И вправду, побежала. Принесла бутылку, уселась рядом с моим приятелем.
Пришлось это кстати, так как судя по строгому и скорбному Володькиному лицу,
его похмельные страдания были в тот день велики. Стали они пить и беседовать.
Духовная особа оказалась простой жизнелюбивой женщиной, совсем без религиозных
заморочек. У Володьки же тогда очень запутались взгляды на устройство
мироздания; было им, что обсудить.
Мы с ней тоже пообщались. Звали её, кажется, Тамара. Я предложила ей
сигарету, но курить прилюдно та почему-то стеснялась и сказала: «Я дома покурю.
У меня дома сигареты есть». Ещё сообщила деловито, что у неё сожитель –
придурок, бьёт её всё время и буянит. «Хочешь, тебя с ним познакомлю?» - «Да
зачем же мне?» - я удивилась, не в силах понять её логику.
Лжемонахиня ещё что-то болтала, наконец, хвастливо заявила: «А хорошая у меня
профессия!» Я вытаращила глаза, поражённая таким цинизмом. Ничего себе
профессия – побираться под видом монашки! Тамара стала торопливо
оправдываться: «Но я и в обитель тоже деньги сдаю!» Уж не знаю, в какую там
обитель она что сдавала… С Володькой они стали частенько совершать
возлияния вместе.
Однажды какой-то въедливый очкастый мужик распознал, что Тамарина святость
притворная, и стал её разоблачать: «Вы – фальшивая монахиня!» - восклицал он с
пафосом. «Отвали, козёл! Дуй на Красную площадь, там и митингуй!» - завопила
Тамара. То есть сказала она не «дуй», а другое созвучное слово. Почему
она послала его именно на Красную Площадь, не знаю. Но сказано было лихо, и
мужик трусливо ретировался.
Потом она пропала с Арбата.
«РАССТРИГА»
Мнимая монашка сама покупала водку и угощала других, но такое поведение было
исключительным. Чаще «спонсорами» выступали художники. Возле того же Володьки
околачивался приземистый мужик с седой бородой и схваченной шнурком
белоснежной шевелюрой. Говорили, что он поп-расстрига. Действительно ли
тот был в прошлом священником, неизвестно. Он «окормлял» всех желающих, готовых
ссудить ему чуток деньжат или налить стаканчик. Терпеливо стоял неподалеку от
Володьки или другого мастера, ожидая, когда же тот кого-нибудь нарисует. Затем
они вместе шли в ближайшую рюмочную. А потом расстрига сидел возле своего
благодетеля и вёл душеспасительные беседы. Объяснял, как надо жить правильно.
Я вовсе не считаю подобных людей дармоедами. Это ведь они оказывают
психотерапевтические услуги! Профессиональный психолог возьмет некоторую сумму
за час работы, в течение этого часа будет слушать вас угрюмо, а полезные
рекомендации даст так торопливо, что сразу станет понятно, как вы ему
безразличны.
А тут – всего за сто граммов водки возле тебя весь божий день готов сидеть
персональный «психоаналитик», слушать любой, изречённый тобой бред, принимать
близко к сердцу твои дурацкие проблемы, смотреть сочувственными глазами,
говорить сердечным тоном, давать менее или более разумные советы…
Расстрига ошивался весь сезон возле тех моих коллег, которым не жалко было для
него толики «огненной воды». По затраченному времени вполне сопоставимо с
работой какого-нибудь штатного психолога/
БРАТ ЛУКАСА НИФОНТОВА
Вообще много было таких, кому глоток алкоголя доставался за оказание неких
нестандартных услуг. Кто что умел…
Иногда попрошайки предлагали портретируемым, пока те позируют, сбегать для них
за пивом; ну, и в случае получения согласия и выполнения взятого на себя
поручения, вознаграждались, как они говорили, «за
ноги».
…Однажды, рисуя портрет бизнесмена, я засиделась допоздна… Тому,
видимо, необходим был слушатель, чтобы рассказать о накипевшем, пожаловаться на
дядю-депутата и на стерву-жену, и на всяко-разно, но я на эту роль
почему-то не подошла.
И он сказал бродяге, который возле нас топтался:: «Ты подожди. Она сейчас
закончит, я тебя угощу». Я подозревала:, что угощение (на самом деле –
психотерапевтический сеанс) обойдётся ему подороже моего портрета, это казалось
несправедливым, и было грустновато. Но каждому своё, как известно. Я
дорисовала, собралась в спешке и побежала к метро, а два мужика отправились
вкушать свою амброзию. Им обоим было не к спеху.
Иные арбатские завсегдатаи получали право на участие в возлияниях в обмен
на нечто совсем уж эфемерное, не поддающееся рациональному осмыслению. Как
можно заработать выпивку обаянием? Харизмой? А вот можно!
Ещё когда я была на Арбате новичком, немало изумил один человек…
...Никто мне не был рад сначала . «Старожилы» смотрели угрюмо, и
чувствовала я себя неуютно.
Как-то под вечер, уж уходить собралась, симпатичный парень подошел, улыбнулся
дружелюбно и сказал: «Меня Володя зовут». Так мы с Володькой познакомились. Я
ещё не знала, что степень его дружелюбия прямо пропорциональна количеству
принятого на грудь.
Затеялась неторопливая приязненная беседа…
Вдруг я заметила: уличная атмосфера вокруг нас почему-то начала
меняться!
Появился какой-то чел, невысокий, неплечистый, длинноволосый, с широко
расставленными карими глазами, со впалыми щеками, элегантными узкими скулами ,
со стильными гуцульскими усами. Уселся возле Володьки. Заулыбался, и, казалось,
веселеет вся улица. Беззаботность как будто разлилась веером от его
крупных круглых глаз, стекла по усам и разошлась по мостовой кругами.
Возле чела затоптались другие художники. Ими овладело радостное возбуждение,
которое охватывает членов мужской компании, когда те собираются послать все
дела к чертовой матери, хорошенько выпить и побакланить душевно.
Тогда я, кажется, впервые уходила с ощущением, что Арбат не так уж тосклив и
страшен, жить можно!
И каждый раз, когда обаятельный товарищ появлялся, вокруг него
распространялось какое-то мерцающее тепло.
Он оказался братом знаменитого художника Лукаса Нифонтова. По слухам ,
последний именно на Арбате начинал когда-то свою фантастическую карьеру. То,
что ему удалось отсюда свалить, на всю страну прославиться и сказочно
разбогатеть, придавало его имени таинственный ореол.
…Вот все знают, какая главная картина у Репина - «Иван Грозный убивает…».
Или у Сурикова - «Боярыня Морозова».
Или у Серова - «Девочка с персиками».
Или у Дали - «Растёкшееся время». И так - со всеми классиками.
А кто может сходу назвать какую-нибудь известную картину Нифонтова? Мало кто...
Но все имеющие телевизор знают его в лицо и по имени. Как так?
Каким образом ему, (обладателю вполне умеренного, на мой взгляд, дарования,)
удалось «сделать» публику, отгадать её запросы и ответить её представлениям о
великом художнике? Какую роль играли в этом нехилое мужское обаяние,
трудолюбие, точный коммерческий расчёт, везение? Предположений было много, но
никто из нас ничего не знал наверняка. И все страстно узнать хотели.
Отблеск этого тайны падал на брата Геннадия, который фамильным обаянием
обладал. Но больше, кажется, ничем, ни трудолюбием, ни смекалкой.
По моим наблюдениям, он на Арбат являлся, когда хотелось выпить, а не на что
было. Потусив возле коллег, находил-таки компанию, где ему наливали. Почему?
Слышала однажды, как он , уходя, сказал на прощанье кому-то: «Я тебя с
Лукасом познакомлю!»
Получалось, что поили его за красивые глаза и за обещание познакомить со
знаменитым родственником?
Так-то оно так, да не совсем…
Обычно он пребывал в состоянии беззаботного возбуждения, и довольно часто
ему на кураже удавалось найти в толпе зевак модель для кого-то из
художников, его приятелей. Это ценилось, ведь портретистов на Арбате
всегда толклось больше, чем желающих быть увековеченными на листе ватмана или
торшона.
Лицом Геннадий был даже симпатичнее прославленного брата. Тростинка-тело,
круглые горящие глаза. И, как я уже сказала, необъяснимое обаяние, которое
распространялось вокруг, как только он появлялся. Сразу всё становилось легко
и непринуждённо.
Он мог подойти к бредущим по Арбату девчонкам, поднять одну из них на руки и
посадить в кресло перед Володькой. И ничего, в ответ только весёлое хихиканье.
Володька рисовал хохочущую и краснеющую от смущения фемину, и та охотно
платила. Или не платила, тогда портрет оставался у автора! Но это не имело
значения! Всем было весело и душевно.
Или он возникал на пути у идущей барышни и, глядя ей в глаза романтичнейшим из
взглядов, возлагал свои руки на её рамёна, обнимая то ли девушку, то ли
весь женский род в её лице. Дальше она оказывалась в кресле перед
Володькой…
Увенчивался этот процесс, как вы понимаете, лёгким возлиянием.
Однажды Владимир попробовал сам применить на практике финт с наложением дланей
на девичьи плечи. Стоя посреди дороги, попытался слегка обнять проходящую мимо
девчушку. Да не заметил, что следом шагает её отец. «Руки убери!» - рявкнул
тот.
Больше коллега мой с обнимашками не экспериментировал.
Вернувшись на Арбат через много лет, я вновь увидела Геннадия.
Кто-то шёл по ряду художников, отпуская одобрительные замечания, похлопывая
иных по плечу. Удостоилась покровительственого похлопывания и я.
Обернулась, глянула, кто это там, сразу узнала.
То же тело – тростинка, та же прическа а ля Мик Джаггер, те же гуцульские усы.
И хотя время не сильно изменило его внешность (появились только седина и
морщины, эка важность!), впечатление он оставлял другое, не то, что
прежде.
Куда делся когда-то лившийся из его глаз инфернальный свет?
Где сопровождавшая его раньше атмосфера лёгкости и куртуазности?
Укатали, видно, Сивку крутые горки.
«Здравствуйте, Геннадий.»
«Она меня узнала!» - воскликнул тот. Но не разошлось вокруг него цветными
волнами радостное оживление, как когда-то… Или я с возрастом разучилась такое
улавливать?
«ЗОРРО»
Если уж заговорили про обаяние…
Был ещё один профессиональный попрошай, тип небезынтересный.
Красивый мужчина, прямо гранд испанский: стройный, с изящной осанкой и римским
профилем. Его начинающие седеть густые длинные волосы были зачесаны с
античного лба назад и связаны в стильную косичку.
С ним была восьмилетняя дочка, удивительно хорошенькая .
Теплота их отношений на фоне безразличной ко всему улицы бросалась в глаза.
Мужественный отец был защитой для прелестной хрупкой девочки, которая
беззаботно проводила время на арбатской мостовой среди галдящей публики. Это
так умиляло…
Взгляд у него был пристальный и серьёзный, держался он тактично, но уверенно,
как будто точно знал, как надо, как всё должно быть. Казался рыцарем, всегда
готовым прийти на помощь.
Я мысленно называла его «Зорро».
Присутствие девочки многократно усиливало его обаяние. Он действительно её
нежно любил, это было несомненно. Детская непосредственность в сочетании с
мужской сдержанностью заставляли сердце обливаться мёдом
Зорро тусил среди художников, с умным видом беседовал, иногда кому-то
«подгонял» клиента за небольшие комиссионные. При этом вел себя в высшей
степени «галантерейно».
И я не сразу догадалась, что его поведение – разновидность
попрошайничества. Не сразу разглядела, что, появляясь утром на Арбате, он
в первую очередь уважительно здоровается с теми, кто может пригласить его
выпить за компанию. И не сразу поняла, что в этом случае неординарная мужская
харизма используется для «добывания денег из окружающей среды».
У тех, кто был подобрее, Зорро ухитрялся выпрашивать немалые суммы, якобы в
долг.
Он попробовал силу своего обаяния и на мне. Сначала была произведена лёгкая
«артподготовка»: пристальные серьёзные взгляды издалека, сдержанные
почтительные поклоны. При знакомстве поцеловал руку и посмотрел проникновенно;
произнес к месту несколько сочувственных фраз... Я ощутила, каким
мощным он обладал магнетизмом: моё женское естество было моментально
взбудоражено, наэлектризовано, вздыблено!
Далее красавец перешел от многозначительных взглядов к делу
Рассказал, что по-профессии он художник. Что все его работы пропали десять лет
назад, когда затопило его мастерскую. (- Разве за десять лет нельзя было
написать новых?)
Что остался когда-то один с маленькой дочкой и вынужден был и работать, и
ребёнка в одиночку воспитывать….
«А куда делась мать?» - спросила я.
«На кудыкину гору!» - он ответил с обиженным видом.
Как будто я обязана была догадаться, что именно случилось с его женой.
Кстати, так этого и не узнала.
Перечислил свои проблемы: надо платить за квартиру, сумма набежала солидная, и
надо дочку кормить, и столько всего надо!
Попросил денег.
