Андрей Бабицкий(Донецк)               

                                        ОБЕДНЕТЬ НА ВСЁ, ЧТО БЫЛО

Русская культура - она присваивается как инструмент расширения собственной этнической. То есть если вы к своему немногому прибавляете Достоевского и Пушкина, у вас появляется пространство мыслить себя субъектом культурного действия. Вам становится внятен выбор Раскольникова, вы входите в контекст идей, разделивших цивилизацию на красное и белое. А потом вы вдруг сбросили балласт русской литературы, и от вас осталось ровно ничего, если не считать двух маленьких молний на безупречно выглаженном лацкане.

Я бы назвал это синдромом утраты. Несамостоятельные культуры, выпилив из себя силой детского бунта организующее начало культуры, присоединившей себя к их только начинавшему разворачиваться сущему, дала им такие захватывающие дух горизонты, без которых жизнь в новой уже реальности оказалась не мила, лишена вкуса и красок. Ненависть к России - это всего лишь способ оставаться связанным с нею, хотя бы силой отрицания, памятью о тех просторах смысла, географии, истории, которые были подарены безвозмездно и, оставшись без которых, каждый отложившийся народ теряет себя, всю глубину, образовавшуюся именно в мезальянсе с великим достоянием простодушного и щедрого соседа. Если вычитать из себя годами русскую культуру разными хитрыми способами, то просторы уходят, оставляя после отвратительное чувство выброшенности на обочину. Вот было много воздуха и пространства и инструменты его измерения и опознавания, а осталась только лысая опушка и край села с одинокой и тощей коровой...........

Логика их гонит прочь - дескать, занимайтесь своими делами, а чувство невыносимой утраты вынуждает вновь и вновь стучаться в двери и окна потерянного рая. Поэтому и видим мы постоянно в драном треухе и с безумной кривой улыбкой на полуотверстых устах то грузина, то украинца - в дверном или оконном проеме, который тянет руки в безмолвном отчаянии: "Как я тебя ненавижу, жить без тебя не могу!"

Даже кошмар советской власти, растоптавшей русскую культуру, для многих из подобранных был гигантским, невероятным рывком в будущее чужой и дружелюбной силой.

Они, конечно, этого понять не в состоянии.

Присвоение русского взгляда на мир позволяло традиционному обществу расширять свое подчиненное природе существование до трагедии, понимания, что человек - это отдельное существование и никакая природа над ним не властна.

Глеб Бобров написал, что следует снять о войне в Донбассе свои "А зори здесь тихие", "Освобождение" и т.д. Он прав, но, разворачивая его мысль, я скажу, что пока Россия не поймет, что она снова попала в библейское измерение, отвоевывая в Донбассе свое право как народа существовать, пока она не воспрянет в ужасе, ощутив всю эпохальность новых изданий "Повести временных лет" и "Войны и мира", живые строки которых пишутся кровью погибших и погибающих, эпоса о донбасских русских за Россию и самих себя, до тех пор она не войдет в разумение истинных значений происходящего.

Я объясню. Многие из нас почему-то решили, что вещи и их свойства имеют над нами тотальную власть - что помимо нас они обмениваются выгодой, что они презирают наши низменные интересы, что они существуют в механической сцепке, где человек предусмотрен только как обслуживающая величина. И это нельзя поменять, поскольку у вещей есть своя непреодолимая логика.

На самом деле, Христос дал вам власть над всякой вещью, только вы и наделяете ее смыслом. Если вы решили, что "деньги решают все", так оно и будет по вере вашей. А если вдруг вам показалось, что в отношениях между людьми важны иные вещи, о которых Он вам говорил, то вы устроитесь иначе. Все в ваших руках.

Я могу себе представить, как меняла бы война, если бы добралась туда, облик западноукраинских городов - каких-нибудь Львова или Тернополя. Точно так же, как она превращает вчерашнего незамысловатого, нормального парнишку с невеликим образованием, но социализированного, адаптивного, работящего в бойца территориального батальона - озлобленного, заматеревшего, ощутившего пьянящий вкус крови, молящегося своим диким божествам, искренне ненавидящего русских, которые отняли у него все (в этом "все" представлен крайне скудный по содержанию и объему ассортимент ценностей).

Похожим образом перерождались бы города. Война становилась бы в них способом опроститься и оскотиниться, ухудшить жизнь соседа и собственную тоже, раскрутить по спирали вниз обстоятельства быта вплоть до полной утраты атрибутов городского существования, погрязнуть в доносах и беспричинном насилии, расправах и локальных, адресных погромах. Что-то похожее мы наблюдаем в Киеве, но это большой город и он размывает, делает менее отчетливыми проявления стремительного опрокидывания в животную архаику сообщества активистов, самую динамичную и агрессивную группу осведомленных небратьев. Своим сложившимся, структурированным бытом столица Украины пока еще гасит энергию антибытийного нашествия.

В маленьких городках они (активисты и кшатрии, рекрутированные из земледельцев и декласированного элемента), если бы война уже стала контекстом ежедневного существования, сразу превратили собственную жизнь и жизнь обывателей в непрекращающийся кошмар. Почему? Потому что идеальное, которому они посвятили свои не слишком разумные жизни, - это крайне бедный набор ограниченных, сужающих человеческое существование, истин: нация в их понимании - это свобода перемещаться вверх и вниз прыжками, которую у них попытались еще на заре человеческого быть отобрать москали. Родина - это не заводы, фабрики, авиапромышленность, станкостроение, НИИ и прочее, а вольная степь, 20 соток, чтобы росла закуска и возможность вывернуть дулю любому представителю государства, покушающемуся на хуторское понимание свободы - менту, налоговому инспектору, землемеру, ветеринару, если он попробует отобрать заболевшего какой-нибудь смертельной болячкой бычка.

Почему близость войны так критична? Потому что контакт с оружием и смутное ощущение того, что они уже не простые смертные, а герои, готовые жертвовать жизнью за некие нормы должного, рождает великую веру в себя и в ту убогую реальность, которая им по недостатку воображения и знаний грезится идеальной.

Так что самое страшное для Украины - не война с Россией, о которой она может только мечтать, ибо достойный враг - это шанс не выпасть из контекста культуры, а с собственной дикой, примитивной витальностью, не обзаведшейся сознанием, откликающейся на запах чернозема, половых органов и крови, сложенной из размноженного человекообразными носителями ничто, суммы отрицательных значений культуры и цивилизации.

А в Донбассе все по-другому. Не идеально, но Господь, покинув Украину, нашел себе здесь вполне приемлемое убежище.

Наверно, не стоит авансировать Донбасс надеждами на прекрасное обустройство. Надо понимать, что он втянул в новую жизнь обычные свои болячки, заработал новые, связавшись с Россией. Дело не в этом. Никто не идеален. Дело только в том, что у него нашлась воля защищать себя как русскую территорию. А то, что он кривоват, как и Россия в целом, так это слава Богу. Выравнивание лишает не недостатков, а понимания, где родился, почему тебе дорог язык, обычаи, твоя культура.

Давайте беречь собственные изъяны, ибо они скоро будут то единственное, что дает нам право отличать себя от неразличимых других. Я уже давно объясняю, что не готов отказываться от своих вредных привычек, поскольку дорожу своей отдельностью.

Был в Москве, и вот что имею сказать. Стремление больших русских городов изображать из себя Европу, сначала в формате омерзительной лужковской манерности - многоэтажностью, безобразными торговыми центрами и хай-теком, а теперь по-собянински - вполне адекватно - уютным и комфортным городом для состоятельных людей, - это ведь, братцы, совсем не наше.

Собянинская Москва ломает себя под европейский город. Я надеюсь, что из этого ничего не выйдет, поскольку у русского человека есть имманентное свойство - насрать в карман любому законнику, у которого на месте рожи зияет предписание, вмурованное в глянцевое отражение не им уложенной плитки.

Европа жестко и окончательно стратифицирована, а наша взвихренность, неосаждаемость социальных потоков - все, что подарено большевиками - требует другого городского пространства.

С одной стороны, более авантюрного, с другой - выверенно бережного по отношению к тем людям, которых мы считаем родными, нашими и которых нельзя убивать, лишая их права жить в тех центральных районах, с которыми они своими копейками не очень способны ужиться. Мы должны быть другими - не за лавочки и комфортные кафе и плитку, а за стариков, за память, за родину. Это тоже воплощаемо в идее города, который существует не потому что деньги, а потому что гордится своими лучшими - мудрыми и небогатыми, поскольку жизнь прожили не во имя.

С другой стороны  - был в Неаполе, который засран так, что я вспоминаю начало 90-х в наших широтах. Город обшарпан, завален мусором, изрисован идиотскими граффити, фасады даже в центре, не говоря об окраинах, зияют выщербленной кусками штукатуркой и грязными подтеками.. Но все-таки, будем справедливы, он изрядно архитектурен.

Прага в сравнении с Неаполем - это холодная, неживая немецкая декорация для съемок порнофильма из жизни вазелиновых фигур. Я в Праге прожил 15 лет

Донецк, конечно, чище и ухоженней Неаполя на несколько порядков. Да что там Донецк?! Какой-нибудь Тбилиси на этом фоне смотрелся бы пай-городом, чистюлей и себялюбцем.

Я считаю, что не сопрягать земные блага есть очень удачное свойство русской, внеземной культуры.

Россия заново переустанавливает себя, вглядываясь в прошлое, в собственные язык, культуру. Это все правда. Чего пока еще нам не в полной мере свойственно - это вглядываться в людей. Власти привыкли оперировать статистикой - дескать, в абсолютных значениях ситуация вовсе не так уж плоха, как может показаться обладателям ветхого жилья или детям с редкими заболеваниями, которые нуждаются в медицинской помощи со стороны государства.

С одной стороны, расчет на аскетизм населения, и не просто расчет, а фактически требование ужимать потребности до минимума, укоренен в истории, особенно, советской. Власть привыкла тратить людей, не считаясь с расходами. С другой, если речь идет об особом значении культуры, то тренд может и должен поменяться, ибо русская культура, как, впрочем, и любая другая из великих, всегда заходила с другого конца - со стороны человека, который вполне мог превозмогать лишения не обязательно по необходимости, а из чувства долга. Но это было его добровольное решение, а не статистическая необходимость.

Следует перевернуть бинокль на приближение

Тексты статей, размещаемых в журнале, оригинально скомпонованы из записей Андрея Бабицкого на Facebook

Copyright PostKlau © 2016