Анатолий Казаков

       Разговоры русских женщин                

Сколько уж лет поём мы с Ниной Колбосовой в народном хоре « Русское поле», а вот о жизни поговорили совсем недавно. Да это и не мудрено вовсе. В суете жизнь – то наша протекат. Всё спешим, несёмся, глядь, а уже и внуки переженились. Но жизнь, она что, хоть и стареем, а всё одно живой в могилу не ляжешь. Стало быть, надо жить покуда, коптить небушко наше русское.

      Помню, заминка какая – то на репетиции вышла: то ли музыкальный руководитель опоздал, то ли ещё что. Словом, сидим с Ниной и о жизни толкуем. Женщина она дородная ну прям как в сказаниях о человечности русской бабы писатели пишут.

     Так вот сидит она и очень по -  русски грудным голосом бает: « Ой, Толик, дурные – то были, чё. Я ведь с Тулунского района, села  Владимировка. Бывало всю ночь с парнями гуляешь, а утром –то колхозная работа, так мы с подружкой в борозду заляжем и спим. А нас уж сбились с ног ищут, но поспим маненько идём, а у самих внутрях стыдобушка. Но взрослые – то они кто?  Свои же земляки, поругают маненько да отступятся. Совсем ведь молоденькой замуж я вышла, едва восемнадцать исполнилось. Муж мой, хоть это конечно грешно так говорить, изверг был настоящий. А я что? Молодость она и есть молодость.

    Переехали  мы в тогда строящийся молодой город Братск. Жили в бараках, и вот мой Николай и притаскивает с товарищем мне огромного осетра. Я же николи не видала эдакой рыбины. Распарываю брюхо, мать моя родная, икра чёрная вываливается, да много её. Мужики на улице стоят курят, хвастают об улове. А я эту самую икру в помойное ведро и ухнула. Пришли мужики, видят такую картину, так мой – то меня за это за чуть был не убил. А где, Толик, моя вина, где? Я ж деревенская, сроду я не видывала этой чёрной икры. С тех пор веришь или нет, противна мне эта икра. До сей поры не пробовала, да теперь уж и не попробую.

     Да это что? Вот что ни вспомнишь с мучителем моим, ажно дыхание спират. Жили в бараках, а он из деревни в два часа ночи на бортовой машине  живой скот привёз. У нас на ту пору двое малых детей уж было. Забегает в комнату, вдребезги пьяный орёт, поднимайся дескать Нинка, я мясо на продажу привёз. Мать моя честная, выхожу, а там бык годовалый, четыре свиньи и баран. А он осатанел мой – то совсем, чтобы передо мной значит выхвалиться открыл борта машины и орёт, принимай, Нинка, товар. Господи,  светопреставление  тут началось, свиньи махом разбежались, баран тоже куда –то исчез. А бык давай вокруг бараков носится и мычать, да так громко, что всю округу разбудил, людям с утра на работу надо, выскочили,  отматерили  Николая, а ему чё, пьяный же. Лишь к утру изловили мы быка. Я и не ложилась  больше, какой тут сон. Когда рассвело, пошли искать скот, глядим, а баран на крыльце общаги спит, да главное спокойно так спит. Две свиньи нашли, две нет.

     Мой изверг опять выхваляться передо мной стал. Сейчас ,говорит, быка прирежу, взял нож и пошёл в сарай, а я трясусь вся, перед соседями неудобно. Видела ведь, что сонные на работу пошли. Он гад,  прости, Толик, что так говорю, ну ведь гад же. Пошёл в сарай, а сам ведь ничего делать – то путём не умел. Резанул по шее быка, бык на него, он от него. И давай они круги нарезать. А рядом как на грех милиция располагалась. Вышли милиционеры из здания покурить, а на них мой с быком  несутся. А  с быка –то кровища хлещет, не знаю, как так вышло, но милицейская форма на всех оказалась забрызгана кровью. От уж отлупили они моего  крепко. А потом  дорезали быка. Мясо я не ела, не хотела и всё.

     Он бил меня часто, я терпела, детей без отца не хотела оставить. А он Николай – то дурной был, так ведь и помер от  неугомонности  своей».

     Слушал я Нину и не понимал,  почему женщины нашего хора  чуть ли не на полу валялись от смеха. Я понимал Нину Колбосову и очень её жалел. Она у нас в хоре одна из самых лучших солисток. На вчерашней репетиции она вдруг говорит мне: « Мы вот скоро помрём, вспоминай –то нас. Нам бы вот только рядышком на погосте – то лежать. Мы и там будем песни старинные петь. А ты Толик, табличку приделай, что де  здесь хор « Русское поле» находится.»

    Не успел я и ответить, как вдруг Клавдия Петрова встрепенулась: « Зубков – то наш, знаменитый саночник на Братской санной трассе тренировался, она ведь всесоюзного значения была, трасса. А я с внуком в санатории  «Ладушки» отдыхала. Там же рядом всё, а внучок мой с ребятами гляжу уж и на лёд Братского моря вышел. Заволновалась я, и чтобы скоротать путь, взяла дощечку да с этой знаменитой трассы – то и съехала». Зная, что с трассы этой далеко не многим хватает смелости съехать, спрашиваю, как мол не испугалась: « А почо бояться, я за внука испугалась, о себе не думала, несёт меня, страшно, конечно, было. Скатилась, добежала до моря Братского, обняла внучонка свово, и ничего боле бабушке не надо.

                                                                                                     Екатерина Сизова

   Тут и Катерина Сизова  встрепенулась: « У нас до затопления в деревне Кежма  в лесу большой самогонный аппарат стоял на речке,  мужики устроили, охлаждение отменное, речка уж больно холодна была. В нашей Кежме только Троицу да Покров праздновали почему –то. Так очередь занимали на это дело. Самогон, помню, получался некрепким, градусов двадцать пять. У всех были бутылки, четверть назывались. Пили только на праздники, а так – то всё работали шибко. И вот  что характерно, не помню, чтобы пъяницы на деревне были.»

      Слушая таких дорогих для моего сердца русских женщин,  я вдруг вспомнил ныне покойную нашу частушечницу Галину Пискунову, выступила я, говорит на концерте, а мне за мои частушки  один предприниматель мешок сахару подарил. Что думаю делать? Я то худенькая всегда была, а тут пятьдесят килограммов, да время к тому же было сложное, стояли девяностые годы. Стою после концерта, чуть не плачу. Нашёлся, слава Богу, человек  на бортовой машине. Сидя в кузове на мешке сахара и приехала домой.

    Не выдержал такого разговора наш музыкальный руководитель Александр Васильевич Корсанов и вдруг заплакал.  Мы, понятное дело, всполошились, к нему кинулись успокаивать. Вытер он заплаканные глаза платком и говорит: «Я деда с бабушкой вспомнил, растили они меня. Жили очень бедно,  и я выучился на гармошке играть. Меня стали на свадьбы приглашать,  и я стал  приносить домой то продукты, а то и денежку малую. Эх, и радовались старики – то мои. Бывает, что концерты наши проходят в других районах, добираемся конечно за свой счёт рейсовыми автобусами, а в автобусе поём, пассажиры улыбаются. Велика душой русская песня, великие и русские наши женщины, не  наглядишься на них досыта, покуда живой, ей Богу, не наглядишься...»