Анатолий Казаков 

               Одинокая лампадка деревни(2)

Так случалось в Братске, что, заводя разговор о деревне со многими людьми, видел, что далеко не все спешили навестить своих родных. Всё время откладывая, и, конечно же, находились на это причины. Я же на эти причины реагировал  болезненно. Понимая, что все люди на земле разные, но всё одно, порою не сдерживаясь, очень настойчиво твердил, чтобы съездили, но, к сожалению, слушали меня редко, а то и смотрели с явным недоумением. 

Проводив Сергея, до ставшей ныне такой короткой околицы, обнявшись с другом, возвращаюсь в дом, первым делом распаковываю сумки, достаю книгу «Аналой», дарю её любимой тёте, а она на это: « Эт ты сэсто написал»! Ну Толька! Муцаешь свою головушку! Ну валяй, валяй муцай, цаго же с тобой сделашь». 

На крыльце звучно скрипнула дверь, слышим шаги в сенях, заходит приехавший на велосипеде в деревню Иван Носов. Дарю книгу и ему, говорю при этом, что в ней и о Носовых написано. Он же скромно принимает книгу: « Ну что ж, Толик. Да». Иван уже вышел на пенсию, и вот как наступала весенняя пора, спешил из районного посёлка Ардатов в родную деревню работать на земле в родимом дому. 

А дом, он что? Он его целую зиму ждал, радуется, знамо дело. После смерти отца его Сергея, дом не был сиротой, ибо сын  за одно только лето по три раза скашивал траву возле него. Страх глядеть на брошенные заросшие деревьями да крапивой дома, таких на деревне было много, поэтому – то и радостно было глядеть на дом Носовых. 

Думаю, что родители их дядя Серёжа да жена его Клавдия с небес, видя всё это, радовались за такого сына. А у Ивана уж заказы пошли, ещё не пахано не сеяно, а ему в посёлке уж на картофель заказ поступил « Каждый год так», - улыбается Иван, « целую машину бортовую везу в Ардатов. Главное дело, заказывают, и это не удивительно, состарились многие, сил нет самим садить, вот и заказывают». Затем, улыбнувшись, добавляет: «Кого силушка не оставила, знамо дело, сами садят, а старикам куды деваться. У многих ведь родные в города давно укатили. Но главное дело, хотят именно картошку из деревни. Не доверяют они привозной не весть откелева». По весне Дуня дала ему своих семян  картошки, и Иван теперь, словно маленький ребёнок, радовался: « Вот тёть Дунь, твои семена, больно хороши уродились». 

Иван ушёл, а моя незабвенная Евдокия Андреевна давай мне рассказывать истории почти покинутой людьми деревни: « Толька»! - всплеснув руками, с явным удивлением в голосе говорила тётя, - « в прошлом году, знашь, сколь яблок на деревне уродилось, это ж тьма - тьмущая. А кому собирать? Знашь ведь, поумирали жители – то, а детям да внукам до этого дела нет. Это ж надо, если приедут, через заросли деревьев да крапивы пройти ленятся, не едут. Я девять корзин набрала, спустила в погреб, насушила два мешка. 

А потом кто – то подсказал, что яблоки эти можно на огород как удобрение вываливать. Ну поносила я этих яблок на огород, индо тыщу раз взопрела, пока натаскала. Пока тиранила себя, всё вспоминала про корову, ведь когда ране – то держала, рази бы взбрело в голову яблоками удобрять. Ведь бывало весь огород да  усад с прирезком. Кажинный год только коровяком и удобряли». 

Дуня моя сердешная замолчала, я же успел схватить слово «удобряли», Господи! Сколько раз мы произносим это слово, а вдуматься в него вряд ли успеваем, а меж тем слово теплом веет таким, что только успевай дивиться красоте наших слов да промыслу Божиему о нас грешных людях. Выпив двадцатипятилетней выдержки водки, закусив пирогом и помидорами, гляжу и не нагляжусь на дом, его деревенскую утварь. 

Чугуны, ухваты, печь русская словно с немым укором глядят на меня, словно твердят, вот сейчас поможешь хозяйке картошку выкопать да в город свой укатишь, а она одна останется, тебе же совестно будет, и никуда ты, милок, от грусти этой не денешься, ибо связано нутро твоё этим. Ну вот, расходились мысли в башке, загрустилось. 

А Евдокия Андреевна, помолчав и осведомившись вкусны ли пироги с картошкой, продолжает свою напевную речь: « Я, конечно, Толик не могу по - вашему по - городскому готовить, ну ничего, зато молока настоящего у Нинки Козинки возьму, словом, настоящая еда, а в войну – то, ох, хватило нам горя. Бывало одна картошка да свекла заместо сахара. Для младшенькой Марии мама варила пшёнку. Встанем перед мамой бывало, мам, ну дай хоть ложечку. Давала, конечно, маманя наша». 

И вдруг лицо тёти вмиг погрустнело, глаза погрузились в такую тоску, что и не высказать, не вышептать, тихо заговорила: « А знаешь, Настя – то Матвева уезжает в Ардатов, племянник забирает её. Говорит, здесь летом – то можно, а зимой погибель наступат. Надоело, говорит, по пояс в снегу за хлебом на Новую ходить. Я бывало знала, что хоть через несколько пустых домов живая душа, такая же, как и я, теплится, а ныне вот, что, Толик, деется, уезжает Настя». 

Во время разговора тётя постоянно выходила, кыскать кошку, лазила в погреб, и за ней медленно со скрипом затворялась толстая старинная дверь, помнящая, ох, как много. Мне почему – то казалось, что Евдокия Андреевна, оттого и выходит часто, чтобы вернуться и увидеть, что она не одна. 

От, этого, наверное весело вспоминала: «Приезжала я к вам в Братск. Мамоньки! Какая холодина у вас в бараке вашем была. Как вы и выжили – то? Мамка твоя на работу, а мы с тобой в сарайку, дрова колоть. А, оне, от колуна, словно ледышки отлетают, поленья – то эти. Сэсто мороза я в жизнь не видала. Бывало, везу тебя на санках, а ты завалишься, снова посажу в санки, а ты смирный такой был. До смерти мне вас с мамкой жалко было. Всё звала вас к нам в родной дом. А вы вон, эвон Сибирь полюбили. Одного маманя тебя растила, даже алиментов не требовала». 

Долго ещё в этот вечер говорили мы о родных, близких, знакомых. Эти разговоры мне очень дороги, и объяснения к этим моим мыслям вряд ли потребуются, ибо всяк поймёт, о чем баю. Помолившись на образа, читаем вечернее правило, и вскорости, лёжа на диване, думал, что вот слава Богу, снова я в деревне. Заждавшийся диван слегка поскрипывал, словно здоровался со мной. Ну что же, здравствуй, мой хороший, я ить тосковал по тебе, помнишь, али нет, мысли мои молодые, а вослед постарше мысли помнишь, а ныне уж почти пятьдесят годов мне, диван. Так и засыпаем в родном до боли деревенском дому. 

( Здесь нужно пояснение, раньше называли нашу деревню, кстати, появившуюся в незапамятные времена, просто деревней, теперь улица Заречная, появившуюся в низине деревню стали звать Луговкой, на святой горе появилась деревня Новая, потом разбили по улицам стало одно село Леметь, а Молодёжная улица появилась в восьмидесятые годы, когда колхоз строил дома для молодых.)  По улицам Новой, Луговой, Молодёжной пошёл слух, что к Евдокии племянник приехал, кто – то вспомнил, что – де молодец, много уж раз приезжал, знаем, а те, кто из молодых, слышали об этом в первый раз. Но ведь это жизнь, в которой всё удивительно, но вместе с тем и тревожно. А тревожно в первую очередь за родных тебе людей, а стало быть, конечно же,  за Россию, ибо это отчее… 

Наутро тётя неожиданно для меня решила дать мне денёк отдохнуть после дороги. Она ходила за молоком на Новую, готовила хлёбово, плела корзины. Я же отправился по деревне, тётя же, покачав головой, с тревогой в голосе сказала: « Схои, погляи, что осталось от деревни». Я ступил на бывшую центральную дорогу деревни, ныне это были две примятые полоски, трава и деревья, уже давно перескочив ограды покинутых домов, словно боевая рать наступали на дорогу. По ней ещё всё же изредка ездили машины, но в душе неотступно поселилась тоска. Вспомнилось, как маленький гонял по ней колесо от велосипеда, как скакали по деревне старшие ребята на лошадях, как множество старух, взрослых и детей всю дорогу шли по своим делам, Господи! Скажи, неужели это было? Ведь и впрямь не верится во всё это. 

Снова вспомнилась мама, которая два года назад, выйдя, как я теперь, на улицу, кричала: «Где вы, люди»! Пройдя дом друга Сергея Куванова, в котором теперь мы набирали с Дуней воду, в голове снова вырисовывалась жизнь: водопровод на деревне не отключали, хоть и в живых осталось в ней всего четыре человека. Теперь уже бывшие наши дорогие соседи, переехавшие на Новую, вывели из дома шланг с краном, Евдокия так и пользовалась до морозов водой, потом кто - нибудь из слава Богу многочисленного семейства приходил и перекрывал на зиму воду. Зимой Евдокия Андреевна воду брала в колодце. 

Прости, дорогой читатель, унесло немного в сторону, но ведь и ты понять меня должен, каково нутру – то моему постигнуть всё это действо. Пройдя совсем немного, вижу разобранный дом Молодцовых.  Разбирали его совсем недавно, это было понятно сразу. Поднимаюсь по ступенькам, захожу наверх, пол в бывших сенях и в самом дому остался ещё целым, доски были сделаны широченные. Я опустился, чтобы посмотреть, каковы они  толщиной, на взгляд было сантиметров шесть или даже семь, толстенные досочки, рассчитанные на долгий век. Да вот, оперившись, выпорхнули твои птенцы. По полу этому я определил, где мы сидели и смотрели телевизор, где находилась русская печь, как будто это было совсем недавно. Виделось мне, как дядя Ваня хлебает забелённый молоком и налитый его женой Марьей суп. Как мама моя лечила заболевшего их сына Сашу угольными таблетками. Как мы с Володькой, сидя на крыльце, любовались деревней, а Володя к тому времени уже пробовал учиться играть на гармонике. 

С их высокого крыльца было хорошо видно внизу футбольное поле, где очень часто шли бои районного масштаба. Зашёл я и во двор, который был в целости и сохранности. Всё вспомнил: где корова стояла, где овцы, где свиньи с курами. Нет,  вроде бы всё просто, но не просто, ей Богу, не просто видеть это сквозь годы. Скептиков ныне пруд пруди развелось, которые критикуют всё и всех, а надобно бы просто любить свою Родину, да работать на Отчей земле. Лучше бы тогда было, чую это своим грешным нутром. 

Выйдя со двора, вновь подымаюсь по лестнице на оставшиеся доски, вижу неразобранный амбар, вспомнилось сразу, как спал в нём Женя Молодцов, а мама их Мария всё ругала  нас, чтобы мы поменьше щебетали – де мешаем спать старшему сыну. И вдруг на полу я увидел красного цвета книжку, листы книги были в земле, пахло от неё затхлостью. Оказалось, это стихи Алексея Кольцова. Читаю « Сельская библиотека Нечерноземья» издаётся по решению коллегии Госком - издата РСФСР для тружеников села. Обратил внимание и на то, что в редакционной коллегии был мой любимый писатель Василий Иванович Белов. Читаю, и воистину великие стихи сразу же ложатся на душу. 

Одна « Песня пахаря» чего стоит, вот бы к чему нынешнему поколению вернуться. Но меня растревожило стихотворение «Жизнь». Привожу его полностью:  

«Умом легко нам свет обнять, 

В нём мыслью вольной мы летаем: 

Что не дано нам понимать – 

Мы всё как будто понимаем. 

И резко судим обо всём, 

С веков покрова не снимая, 

Дошло – что людям нипочём 

Сказать: вот тайна мировая! 

Как свет стоит, до этих пор. 

Всего мы много пережили: 

Страстей мы видели напор: 

За царством царство схоронили. 

Живя, проникли глубоко 

В тайник природы чудотворной, 

Одни познанья взяли мы легко, 

Другие – силою упорной… 

Но всё ж успех наш невелик. 

Что до преданий? – мы не знаем. 

Вперёд что будет – кто проник? 

Что мы теперь? – не разгадаем. 

Один лишь опыт говорит, 

Что прежде нас здесь люди жили – 

И мы живём – и будут жить. 

Вот каковы все наши были!.. 1

8 октября1841. 

Стихи действительно потрясли, здесь и о русском крестьянине, о вечной тоске, присущей  ему, о любви, но главное стихи с надеждой и верой в нашу православную Русь, в её воистину необъятные и непостижимые народные нравственные глубины. Беру книгу с собой, повезу её в Братск, может, даст Бог, что и напишу. 

Пройдя еще несколько брошенных домов, которые, кстати сказать, были не заваленными развалюхами, а стояли ровно, ничуть не покосившись, ибо крыша в них ещё  не прохудилась, хоть и стоят уже много лет одинокими. Только этим летом проехали по деревне электрики и поотключали эти дома от электричества, опасаясь, что от разросшихся повсюду деревьев может случиться пожар. 

Вот  и дом Насти Матвевой, сидит она на крылечке, с кошкой своей разговаривает, а возле дома выставлены чистые струганые доски, знамо дело разговорились: 

« Вот, Натолий! Уезжаю, в Ардатове много людей живёт, магазины рядом. А тут зимой тоска смертная, да за хлебом зимой не добраться, старые мы с Дуней». Фотографирую её, говорю, что в книге о них написал, и на это тётя Настя с удивлением: « Да полно тебе». Затем подумав и улыбнувшись, степенно продолжила свою речь: « Дуня твоя, знаю никуды не поедет, она в любых условиях выживет. На новый год у нас на Лемети две недели свету не было. Так Дуня и не унывала, у ней ведь сухарей мешок насушенный, крупы загодя накупленные, картошка своя, а мяса она почти не ест, всё поститься». 

Слушая Тётю Настю, в который раз думаю об одном и том же, случись у нас в городе отключение света и тепла - это ж настоящая катастрофа, а вот в деревенском дому нет её, катастрофы – то: и тепло, и сытно от русской печи, и весь цивилизованный мир летит против нашего исконно русского уклада в тартарары. 

Ещё немного пройдя, вижу дом Сутыриных, живёт теперь в нём Саша. Не получилась семейная жизнь у мужика, он всего – то на немного меня и постарше. Вернулся он в деревню, матушка его Нюра померла, а я всё вспоминаю, как пять лет назад,  в прошлый приезд, эта самая Нюра поила меня ядрёным квасом, он только у неё такой вкусный и получался. Возле дома на лавочке сидел Саша с племянником Насти Матвевой Владимиром. Вид у Саши был весь побитый, выражалось это в синяках под глазами, да и самим обличьем. Выпивал, конечно, мужик, сильно выпивал. Потому – то мама его, пока жива была, поставила пластиковые окна, предвидя заранее свою смерть, желала, чтобы сыну в дому было теплее. 

Саша обрабатывал огород, сторожил в где - то в посёлке, и когда они с другом Володей пришли в себя, то звали меня на святую гору в орешник, Дуня меня не пустила, а орехов они по мешку набрали. Почему отвлёкся, да потому, что не всегда наш русский мужик пьёт, в деревне сама жизнь заставляет трудиться… 

Поздоровавшись, узнал, что Владимир ждёт машину, чтобы забрать остатки вещей и доски, чтобы увезти с ними и Настю Матвееву, решившую оставить родную деревню. Ждали они третьего жителя деревни Владимира, который ушёл за спиртным, да и как зачастую водится в похожих случаях, запропастился куда – то. Посидев на лавке возле дома Носовых, решил не тревожить Ивана, не отвлекать его от работы, пошёл дальше. Погода выдалась солнечной, было тихо, вот только на душе уже давно разыгралась  непогодина. 

Пройдя почти до конца деревни, повернулся обратно и увидел идущего навстречу Сашу, он отправился на Новую искать друга Владимира. Остановившись возле меня, сказал: « Видишь, какая деревня сейчас» и махнув рукой, побрёл дальше. Раньше, я помню, он работал шофёром, и однажды зимой меня подвозил до деревни. Набрал я тогда пива целый ящик, потом в бане у соседей Кувановых и выпили с ребятами.  Все работали и почти все выпивали, но страна строилась и жила, рожали детей, справляли свадьбы, но ведь и теперь рожают, только за эти последние двадцать пять лет столько народу нашего от страшного безвременья сгинуло, что тут поневоле вспомянешь всё да вмиг и загрустишь.                    

Снова подхожу к дому Насти Матвеевой, она по-прежнему разговаривает с кошкой, обещает забрать с собой в Ардатов. Подхожу к нашему дому, вижу: Евдокия Андреевна, пока я ходил,  плетёт уже вторую корзину. Завидев меня, улыбнулась : « Ну походил, погляел, иди поешь молоцка – то, супу наливай с цугунка, упрел поди». Поев чудной пищи, выхожу на крыльцо. 

Дуня плетёт корзину, я сижу на крыльце, и мы вспоминаем многих деревенских. О каждом, где бы ни жил её земляк, она не только помнит, но и знает как сейчас кто живёт. Сколько у кого детей, внуков, правнуков. Кто сильно пьёт вино, кто только по праздникам, а кто и вовсе не пьёт…  И это не любопытство какое – то, просто в деревне так принято, стараться именно не терять нить человеческого общения. Вдруг мы услышали шум двигателя, и вскоре мимо нас проехала бортовая машина, увозя Настю Матвеву в цивилизованный мир. Дуня моя помахала ей рукой, а у меня  сердце сильно забилось. Так и стояли мы какое – то время, провожая печальным взглядом давно уже уехавшую машину. 

Вечером, помолившись с Евдокией Андреевной на образа и прочитав вечернее правило, Моя Дуня объявила: « Всё, Толька, закончился твой отдых, завтра копаем картошку». Отвечаю: « Что ж, картошкой нас не напугать, усад с тобой рыли, вот это была работа, конца и края бывало не видать полю. А тут у тебя немного в огороде посажено, вроде как физзарядка у нас будет». Тётя, моя тётя, думал я, а ведь ты последнюю лампадку по Божественным праздникам да когда в церкви служба идёт, зажигаешь в деревне. Теплится твой драгоценный огонёчек, последний огонёчек. Сашка и Володя, что на краю деревни живут, не делают этого, а стало быть ты и есть последняя лампадка деревни, моя дорогая и незабвенная Евдокия Андреевна. Вдруг подумалось, нет, не последняя лампадка, а одинокая, потому как к последней уж никто не придёт, а к одинокой, я, вот к примеру заявился, а стало быть появилась надежда, а стало быть… 

Утром, помолившись, поели молодой картошки с малосольными огурцами да и впряглись в привычное дело. Тётя натащила на огород больше десятка корзин и, видя мой взгляд, тихо сказала: « Будем рыть да в корзины складывать, пускай на ветру обдувает её, золотую кормилицу. Евдокии Андреевне 13 ноября 2015 года исполняется восемьдесят лет. Вспомнил же об этом потому, что десять лет назад, когда мы с ней рыли усад, то она бы любого молодого в работе за пояс заткнула, и даже пять лет назад прыти в ней хватало, нынче же заметно поубавилось, годы есть годы, но даже сейчас я всё одно удивлялся её ловкости и опытной умелости. 

Картошка уродилась отменная, хоть на выставку посылай, да где ныне эти выставки. Но солнышко не дремало, жарить стало всамделишно, словом, давно взопревшие от работы, мы решили пообедать. Затем Дуня принесла ещё много пустых корзин, а к вечеру я принялся таскать их во двор. Удобная, надо сказать, вещь - эти корзины. У тёти в них и лук, и чеснок, и яблоки, и яйца, и семенная картошка хранятся. Всегда, когда уезжаю в город, она мне даёт только что сплетённую ею корзину, наложив туда либо яблок, либо чеснока с луком. 

Непременно говорю ей всегда: « И это мне за пять тысяч километров везти». В ответ: « Чай, не на себе попрёшь, поездом». Потом помолчит маленько и не применёт добавить: « Ныне – то что, а вот предки наши да и баушка твоя Татьяна бывало в Горький за солью сто двадцать километров ходила пешом, и ведь часто бывало так. Туда лапти да корзины, оттуда соль или ещё чего». Я тут же прикинул, что я иду пешом сто двадцать километров, да не пустой, а с тяжеленной поклажей, ну и как тут не вспомнить: « Да, были люди в наше время, не то что нынешнее племя, богатыри - не мы». Ведь я даже не знаю, дошёл бы или нет, а если даже дошёл, ведь надо было ещё продать лапти и в обратный путь идти, но, по словам Дуни, это всё было не в диво, так жили все в округе. Бывало и такое, - продолжала она, - уйдут мужики далёко на работу, несколько дней пути пешом, так жёны их им еду носили.  В такие моменты в глазах встаёт картина, как люди идут по дороге со своими поклажами, и старинные полотна русских художников воспринимаются действительно глубже…  

За два дня выкопали  картошку, бывало только один усад, не считая огорода и прирезка, рыли больше недели, а ежели присовокупить к этому случавшиеся в такие дни дожди, то от переживаний крестьянской душе удержа не было. Затаскивая последние корзины с ядрёной картошкой во двор, Дуня вдруг объявила, что нынче, в среду, идёт  вечерний автобус на Новую: « Придётся тебе, Толик, ныне одному ночевать, корзинки поеду продавать в Ардатов, а в четверг опосля обеда, даст Бог, вернусь». 

Перейдя бродом речку Леметь, поднимаемся на высокую гору на улицу Новую, помогаю нести корзины. Вокруг ни единой души. Господи! Ведь бывало никогда не пустовала ты, старинная гора. Огромное стадо овец ежедневно щипало здесь траву, из деревни старухи с молодой порослью шли за хлебом, сахаром, хлеба же брали по двадцать булок - ведь у всех была скотина, а он, святой наш хлеб, стоил тогда копейки. Наверное, больше двадцати  метров в высоту гора эта, в длину же вместе с наикрасивейшими изгибами, идёт уже на километры. И неизменно текущая  внизу речка Леметь. 

Длина её составляет всего сорок три километра, и на её пути стоит достаточно много населённых пунктов, включая и Ардатов, однако называется она Леметь, как и наше село, удивительно ещё и то, что село Леметь находиться далеко позади других поселений по руслу реки. Пейзаж действительно сказочный, ведь родом я из Сибири. Повидал, слава Богу, много красивых мест, но здесь действительно, как говорят у нас на Руси, Божий уголок. 

Фотографии автора