Нина Турицына

                                                Спасти вождя 

 

По телевизору шли последние новости.

- Нет, ты посмотри, мать, опять передают, что Ленина надо из Мавзолея убрать!

- А тебе-то что?

- Нет, я удивляюсь твоей политической близорукости!

- Чему- чему?

- Близорукости твоей, говорю, удивляюсь!

- Да у меня давно дальнозоркость, с 45 лет.

- Дальнозоркость у тебя – зрительно, а политически – близорукость!  Ленин – вождь мирового пролетариата, он нам, можно сказать, глаза открыл и счастье дал.

- Он-то? Тебе дал? Да   тебя тогда еще на свете не было!

- Он нам светлое будущее завещал!

- Отец тебе мельницу завещал, да только завещания его никто исполнять не стал.

-  Цыц, не вспоминай лучше, не хватало мне еще клички «кулак» на старости лет. Ты плохо живешь? Тебе двухкомнатной квартиры, дачи и машины мало? Всю жизнь бы горбатилась на той мельнице, а так – уважаемый человек, и муж у тебя не последний в своем городе.

- Ой, давно ль ты городским-то заделался?

- Как дали нашему поселку статус – так и заделался!

- Дали, дали… - супруга хотела много еще чего добавить, но Иван Михайлович решительно пресек:

- С бабой  спорить – только нервы себе трепать.

- А ты не спорь!

- И не буду!  - Иван Михайлович встал  и, хлопая дверью, бросил с порога, - Даже разговаривать с тобой не хочу!

- Иди, иди, прохладись, - донеслось ему вслед, - Хлеба заодно не забудь купить.

 

Иван Михайлович вышел во двор, огляделся. Прямо перед ним через дорожку и небольшой газончик стояли в ряд гаражи. Крайний – его.

Он вспомнил про заначку, заботливо припрятанную в старом чемодане. Взгляд его приобрел целеустремленность, а походка – решительность. Только начал отпирать дверцу в воротах, как из соседнего гаража высунулись две физиономии. 

- Михалыч! У тебя домкрат хорошо  работает?

- У меня всё хорошо работает!

- А че злой  тогда?

- А то, что с бабой никогда  спорить не надо. Сколь уж зарекался. Толку все равно не будет, а   только  нервы портить.

- Успокоить не хочешь?

- На троих мне предлагаете, что ли?

- Оно самое!

 

Через четверть часа уже сидели вокруг табуретки, накрытой чистой тряпочкой, и наливали, и закусывали…

- Че не поделили? – поинтересовался сосед.

- Ленина!

- Чего?  - тот аж поперхнулся.

- Сегодня по телевизору  в новостях говорили, мол, надо Ленина из Мавзолея убрать. Помешал он им, видишь ли.

- Все своим чередом. Сталина вынесли, теперь Ленин, значит, подоспел…

- Че ты мелешь? Подоспел!

- Я с сочувствием, Михалыч! Зря ты кипятишься.

- Сколько святых лежат по сто лет, и никто их не выносит.  А Ленин, значит, помешал!

- Сравнили, - вмешался третий, - То  - святые! Вон сейчас в Москве, тоже по телеку передавали, чьи-то мощи привезли, так нароооду… Очередь – километр!

- Чем  они лучше? – с ехидцей поинтересовался Иван Михайлович.

- Они-то? Ну, как все святые, в пустыню удалялись, аскаридами там питались …

- Чем?  Надо ж такое ляпнуть! Манкой небесной они питались! – закричал второй.

- Всё перепутал! Сказано: « не сеют, не пашут, а питаются аки птицы небесные»

- Так это, по нашей жизни, считай, про бомжей.

- Это про чиновников. Ты с ними святых-то  не мешай!

- Птицы небесные  питаются - чем бог пошлет. Стало быть, не про чиновников это сказано…

 

Они еще чего-то доказывали друг другу, кто чем питается… 

 А Иван Михайлович с горечью подумал, что и здесь ни понимания, ни сочувствия не дождешься. Каких-то древних старцев с их мощами  жалко, а судьба вождя, который жизнь нашу изменил,  их не волнует! 

 - Оба дураки, - подвел он итог. 

Те посмотрели на старика, понимающе переглянулись, но доказывать обратное не стали. Иван Михайлович теперь сидел один, уткнув голову в ладони и задумавшись и о себе, и о другом старике, помоложе его на 25 лет, но, подобно ему, тоже одинокого и непонятого – о Владимире Ильиче Ленине.

Шея затекла,  и тогда он разогнулся и стал задумчиво водить глазами по потолку. На потолке гаража было сделано нечто вроде антресолей, где нашли последний покой вещи вроде и ненужные, но выкинуть которые никогда рука не поднимется. Прямо над головой, опираясь на две балки, висели:  одна лыжа, один костыль, одна, притащенная со стройки, бесхозная доска.

Смутные ассоциации пришли при виде лыжи – кажется, концерт Задорнова.

Смутные надежды – при виде доски: еще бы десяток таких, и можно начать строительство парника, благо огород – вот он, пешком пройти до окраины их маленького городишки.

- А вот костыль прямо нынче пригодится!  - сказал сам себе под нос.

 

Он вернулся домой, перед тем зайдя-таки в магазин и купив  хлеба.

Жена приняла хлеб как знак примирения, но по суровому лицу супруга поняла, что лучше ни с какими вопросами сейчас к нему не соваться. А он принес из кухни табуретку, поставил ее перед антресолью, грозно сопя, вскарабкался на нее и стал доставать покрытые пылью обувные  коробки, в которых хранил не забытые, но не нужные новой постперестроечной стране, сокровища.

Слез с табуретки и четким шагом прошествовал в спальню. Жена охнула, почуяв неладное, и побежала следом с тряпкой в руках. Она была по-своему мудрой женщиной и не задала ни одного вопроса, только предложила посильную помощь: 

- Дай хоть пыль-то  оботру

              

Он дал. Она протерла и скромно удалилась.

А Иван Михайлович стал извлекать из коробки свои сокровища: военные медали, медаль ветерана труда, нашивки за ранения.

Потом полез в шифоньер и долго рылся  в поисках парадного костюма. Нашел его в самом дальнем углу, один лацкан молью трачен.

 

В дверь робко заглянула супруга, с порога заметила непорядок и запричитала:

 

- Костюм-то! Ох, недоглядела!

- Ничего! – остановил ее муж, - Пусть видят, как нынче ветераны живут!

 

Она кинулась было за иголкой, но он остановил:

 

- Не мешай,  женщина! Поздно!

 

Последнее слово он произнес тоном заправского трагика.

Супруга удалилась, села в  кухне у окна и хотела заплакать, но потом раздумала – грядущее еще было не ясно.

Наутро Иван Михайлович побрился как обычно, съел приготовленный ему  завтрак. Супруга уже было  вздохнула с облегчением. Но  - нам не дано предугадать…

Через полчаса муж вышел из спальни, одетый в парадный костюм с прицепленными к нему регалиями и тоном, не допускающим возражений, приказал:

 

- Мать! Дай денег.

 

Мать открыла было рот если не для возражения, то хотя бы любопытства ради, но глянула на мужа и догадалась: откажи – вообще не вернется!

Она медленно поплелась в свою комнату, мучительно соображая по дороге, какую сумму выделить мужу на непонятную блажь. Но он прервал ее раздумья:

 

- Оставь себе сотню.

 

Она безропотно вынула деньги. Он отсчитал сто, протянул ей, а остальные положил в карман пиджака. Дырочки от моли зияли.

 

- Ты б их хоть медалями прикрыл.

 

Ответом не удостоил. Твердой походкой прошел к двери и лишь на пороге оглянулся:

 

- Пока!

- Поосторожней там, - прошептала зачем-то вслед, словно он шел на задание. 

 

А потом, оставшись одна, начала сама себя успокаивать:

 

- Коль так мало денег мне оставил – значит, скоро вернется.  Я уже завтра опять  есть захочу!

 

Пойти за ним  не решилась, но больше любопытства мучил страх  за него, и она подбежала к окну, надеясь хоть что-то понять в его маршруте.

К ее удивлению, муж, перейдя газон прямо по траве, уже  отпирал дверь гаража, скрылся в нем ненадолго, а вышел – с костылем под мышкой!

Ей показалось, что муж взглянул в окно, и она поспешно скрылась за занавеской.

 

- Контролироваешь?  - грозно вопрошал он  в таких случаях.

 

Мелькнула ужасная мысль: неужели убивать кого-то костылем  собрался?  А еще ветеран войны, заслуженный человек, на тот год 80 лет справлять хотели! Страм-то какой!

Не утерпела, побежала во двор – а его и след простыл !

Соседок бы спросить – так вроде  неудобно, да и нет никого во дворе. Оно к лучшему, что никто не  видал! Одно утешало, что ушел в парадном костюме – на смертоубийство  так-то не ходят.

                 

                              Художник Вася Ложкин "Вернем все взад!"

А Иван Михайлович тем временем вышагивал к железнодорожной станции.

Электричка до Москвы еще хранила чуть слышный запах советской колбасы, которую

в недавние времена сотнями килограммов она натружено перевозила из столицы во все окрестные города и поселки.

Иван Михайлович примостился на лавочке и стал смотреть в окно. Проносились за окном родные пейзажи. Где-то что-то строили, где-то – разрушали. Одно нельзя было понять: зачем разрушали еще вполне годное, зачем строили то, что развалится  уже через пяток-десяток лет?

В том, 2004, еще не стояли на вокзале  рамки- миноискатели, и ни один милиционер не обратил внимания на старика, держащего костыль под мышкой.

Иван Михайлович спокойно прошел мимо них, даже спросил, сколько нынче метро стоит? Ответа, правда, не получил. Но не обиделся. Прошел по подземному туннелю к  кассам, сунул  в окошечко бумажную купюру. Услышал ласковый ответ:

 

 - Куда прёшь? Не видишь, я еще этому сдачу не отсчитала?

-  Прошу прощения.

 

Кассирша  смягчилась и продолжила еще вежливее:

 

- Брать сколько будете? Если десяток – то дешевле.

- Нет, мне столько не надо. Ну, в крайности, два давайте.

 

Наличие двух билетов как-то приободрило, внушило надежду на благополучное возвращение. Дело-то у него, прямо сказать, необычное -  неизвестно,  по какой статье за него привлечь могут?

Лихо прокомпостировал один билет, второй спрятал в карман, а уже на эскалаторе, ни разу  на ступеньках не запнувшись, почувствовал себя настоящим москвичом!  То есть  - спрашивать ни у кого ничего не стал, нацепил очки и легко разобрался в направлениях. Ему даже место уступили, да и как не уступить, когда человек с костылем, а по радио беспрерывно повторяют:

 

- Уступайте  места пожилым, инвалидам и беременным женщинам!

 

Так ему, считай, в двух случаях из трёх должны уступить!

Доехал до места, вышел – вот она, Красная площадь! Сердце столицы!

 Оценивающим взглядом оглядел очередь в Мавзолей: не так много, как в прошлые времена, но достаточно. И вообще на площади многолюдно!

 Опираясь на костыль, спросил, кто последний? На него посмотрели сочувственно и предложили:

 

- Да Вы вставайте перед нами!

Но в стратегические планы это не входило!  И он вежливо, но решительно отверг внеочередность.

Иногда он выходил из очереди, как бы устав стоять на больной ноге, но каждый раз , прогулявшись взад-вперед несколько шагов и привлекши внимание очередной сердобольной старушки, гордо говорил:

 

- Нет, гражданочка! Я так не привык. Надо порядок соблюдать,  у нас ведь все беды – от беспорядка!

 

С ним соглашались, и тогда он еще громче возвещал:

 

- Про Ленина случай слыхали? Подошел он, значит, к Смольному, полез в карман за  мандатом. А охрана ему: «Мы Вас и так пропустим! Вы ведь наш вождь, Ленин!»  А он: «Закон всем одинаково писан»- и достает,  значит, свой пропуск. Вот какой человек был!  Нигде по блату или без очереди!

- Да,  - соглашалась очередь, -  Нам бы теперь  такого!

- Не дай Бог! – услышал за спиной.

 

Оглянулся. Ну, так и есть  - пижон  современный, таких в его юности стилягами называли и в морду били. А теперь – не смей! В суд подаст! Правовое государство!

Подумал – говорить с ним или не удостаивать? Решил: второе!

Но парень не унимался: 

- Нельзя из человека  бога делать.

И тогда Иван Михайлович ему спор предложил: 

- А из святых ваших, значит,  можно? Небось, там уже побывал? А голову они тебе так и не наладили!

- Вы мою голову не троньте! – взвизгнул парень, опасливо косясь на костыль. 

 

Очередь засмеялась. Парень обиделся и взял реванш: 

- Мне голову лечить не надо, а вот вам – не мешало бы кое-что подлечить!

- Нельзя так о больном человеке, - заступилась очередь.

- А я не в обиде!– закричал Иван Михайлович. – Я ногу в таком виде с войны привез. 

Народ стал подтягиваться, предвкушая схватку поколений или просто драку. 

- Тут такой случай!  - кричал Иван Михайлович, - Не пропустите!

- Давайте уж пропустите его  без очереди.

- Да вы не поняли, я в  другом смысле. Сейчас, сейчас… Не долго уж ждать осталось  

 

Он словно боялся, что народ разойдется. Но это он зря! Народ только прибывал, привлеченный необычным зрелищем у  места, потерявшего в последние годы торжественность, а вместо нее ничего не приобретшего.

Еще усерднее опираясь на костыль, словно из последних сил, Иван Михайлович  доплелся до входа, вошел под сумрачные своды. Прошел темным коридором.

Вот и гроб. Здесь освещение было ярче, и он замедлил шаг, а потом  - никто и не понял, что случилось – упал на колени.

К нему протягивались руки, бежала охрана.

А он распрямился во весь рост и громким торжественным голосом приказал:

- Ты наш Бог! В тебя единого верую! Яви чудо этим заблудшим!

Отбросил свой костыль и вышел не хромая.

Сам не знал, чем дело кончится – то ли народ в ноги повалится, то ли охрана задержит.

Но – не случилось  ни того, ни другого. Две-три бабки перекрестились, парень осклабился с тем же противным выражением лица – дескать, голову-то тебе, старичок, лечить надо!

Остальные посудачили меж собой, но так, что и слов не разобрать. Кто-то щелкнул на память мобильником.

Охрана на выходе стояла недвижимо,  дожидаясь смены.

  Иван Михайлович кашлянул в кулачок и пошел  вон.

                                                                                 

                 

Выпуск март-апрель 2020

Copyright PostKlau © 2020