ВАЛЕРИЙ КУКЛИН

ЕСЛИ ГДЕ-ТО НЕТ КОГО-ТО

ИЛИ

ТАИНСТВЕННАЯ ИСТОРИЯ, ПОХОЖАЯ НА СКАЗКУ

(Часть 1)

Странная  повесть образца 1978 года

ОТ АВТОРА

 Повесть была действительно написана в декабре 1978 года в течение двух недель нахождения моего в камере одного из московских СИЗО по делу об участии в самиздате. Мне в тот момент показалось интересным поиграть в сказку, как если бы она существовала в действительности, то есть приземлить чудеса, сделать волшебство бытовым, а свойства чудотворения сделать понятными обычному человеку. Был на Родине моей «застой», то есть период, когда мест работы в стране было много, зарплаты моим соотечественникам хватало на сносную жизнь, по улицам НЕ мотались вечно жующие, мышцатые парни в черных куртках с пистолетами под мышками, НЕ БЫЛО практически и проституток, НЕ дорожал хлеб, НЕ умирали в нищете участники Великой Отечественной войны и НЕ вещали с телеэкранов разом ставшие теперь государственной элитой воры и бандиты. Жизнь текла иначе, чем сейчас, чем-то лучше, чем-то хуже, спокойней. И проблемы, волновавшие в то время нас, были иными, сейчас кому-то кажущимися и потешными. Но они все-таки были, и переживали мы их основательно, со всей страстью наших не знакомых с демократическими преобразованиями пылких сердец. Нас можно было бы назвать идеалистами и советскими мечтателями, тютями и размазнями, беспочвенными романтиками, а то и модным ныне словом «халявщики, но… отказать нам в порядочности было нельзя. Нам - это всему советскому народу в целом.

Именно потому повесть, достаточно незаурядная для того времени, не находила своего издателя в течение тридцати лет.  Советские издатели и редакторы видели в ней критику советского строя, а  уже в постсоветское время оная стала почитаться ими же пропагандой именно социалистического образа жизни. Находили они порой и такие ассоциативные связи, которые мне, автору, казались высосанными ими из их же пальцев - не более. А когда дело доходило до определения жанра повести, то термин таинственная история, а не научно-фантастическая повесть, и уж тем более не роман в стиле фэнтэзи, вызывал у людей, ответственных за издание книг и публикацию журнальных вариантов, скрежет зубовный. Они смотрели на меня исподлобья и тупо бормотали: «Такого не бывает». Они были и остаются людьми своего времени, как  и мои герои, которых теперь, спустя тридцать лет, я с удовольствием представляю читателю.

Именно сейчас, когда сердце тоскует по молодости, по тем годам, когда можно было запросто завалиться к другу в гости даже без бутылки вина в кармане, когда можно было дать взаймы червонец и забыть об этом, когда у нас и у наших детей было впереди будущее, а сейчас все это куда-то исчезло, превратилось в мечту и в фантастику, захотелось мне реанимировать завалявшуюся в моем архиве, порыжевшую от времени рукопись, повествующую все-таки о нас - о тех, кто жил в семидесятых годах 20 века на гигантской территории страны Советов, почитая себя дружной семьей народов. В те годы я мог себе позволить пофантазировать просто так… для собственного удовольствия… даже сидя в СИЗО в перерывах между допросами, которые офицеры КГБ СССР вели скучно и дотошно.

Валерий Куклин

Берлин - Заальфельд - Берлин

Июнь 2006 года 

 «КАК ВАС ТЕПЕРЬ НАЗЫВАТЬ?»

- Кто вы такие?

-     Лядованы качавые

В. Высоцкий «Алиса в стране чудес»

1

- Вот в чём смысл в жизни все-таки? Пятьсот лет живу...

- Четыреста восемьдесят три.

- Пятисот лет живу...

- Четыреста восемьдесят три.

- Почти пятисот лет живу...

- Четыреста восемьдесят три.

- Четыреста восемьдесят три года, одиннадцать месяцев, двадцать семь дней живу - и никак не соображу... Сложная это штука - философия...

- Заткнись.

- С Гегелем обсуждали, с Кантом, с Ницше, Лейбницем... С Бакуниным, наконец!..

- С Иваном Грозным.

- Ну, что за язык!.. Что за язык!.. Как ляпнешь, так сразу всю обедню и испортишь!

Обида. Молчание. Тишина.

- Слышишь? А, может, его совсем нет, смысла этого, а? И живем мы совсем ни к чему?

- ТРЕПЛО.

2

Профессия частного детектива - в стране якобы развитого социализма - явление невозможное. Поиск преступников при социализме – забота не человека, а государства, священный долг «аппарата насилия», как определил его Владимир Ильич. Потому-то меня удивило предложение Андрюшки Косых, который заявился ко мне домой однажды морозным вечером, даже не предупредив о визите, не дав приготовить на стол хотя бы любимой им жаренной картошки с луком, и купить водки. Так вот, явился он, снял шинель, офицерскую шапку, повесил все это на вешалку при входе, вытер сапоги о коврик сказал...

Впрочем, лучше все по порядку. Это только Гоголь умел так сразу: «К нам едет ревизор». У меня же все случилось более прозаическим путём.

С Андрюхой мы вместе учились ещё в школе, в городе Златоусте Челябинской области. Он был «домашником» а я - «инкубаторским», то есть детдомовским. Но мы не дрались, как все прочие, а дружили. И Андрюшка меня подкармливал. Потому что мама у него работала в заводской столовой при хлеборезке, и к концу смены всегда набирала полотняный мешочек крошек и обрезков, которые выносила через проходную, спрятав еду под кофтой, а то и вовсе укрепив под юбкой между ног. И Андрюха с ее разрешения выгребал уже дома из мешочка пару жменей ссохшегося хлеба, ссыпал в старую консервную банку и относил мне. А уж я делил полученное богатство с другими детдомовцами. Потому что время было послевоенное, мы росли, и чувство неистребимого, голода постоянно преследовало нас, оставшись в памяти моей главным атрибутом детства.

По окончании средней школы пути-дороги наши разошлись. Андрюшка после армии был направлен по комсомольской путевке в Высшую школу милиции, стал сыщиком-профессионалом, а я, отслужив положенные три года в войсках связи, поступил в Московский государственный университет, окончил его, стал биологом, то бишь ученым - человеком, по мнению некогда мной и моими однокашниками любимого Жюля Верна, не от мира сего. Но дружеские отношения наши с Андреем Косых, мне кажется, со сменой сфер интересов не изменились. Хотя в последующие годы жизнь нас то и дело разводила, оказались мы, в конце концов, москвичами, потому встречались, и перезванивались, и даже бывали друг у друга в гостях. Признаться надо, виделись мы не слишком часто: то я оказывался в экспедиции, в поле, то у него какой-нибудь преступник что-то натворит неординарное, - но помнили друг о друге, говорили друг о друге с любовью. Быт, словом, заел. Последние два раза встречались мы вообще только на днях рождения. А тут - на тебе: как в молодости, явился - не запылился, сам рад, и у меня от вида светящейся от счастья морды его рот в улыбке тянется.

Мне показался наигранным развязанный тон, с каким Андрей заявил после того, как разделся, вошел в зал и сел на диван:

- А не кажется ли тебе, Юрка, что ты слишком давно не был в отпуске? Я могу предложить тебе замечательное приключение!

Так как я считал себя человеком солидным (33 библейских года), весьма занятым (старший научный сотрудник номерного НИИ) и уже вышедшим из возраста поклонников Александра Грина и Жюля Верна, то ответил энергичным движением головы из стороны в сторону.

- У тебя «трехлетка» подошла, как мне помнится? - спросил Андрей, словно и не понял этого международного жеста (кроме болгар, кажется). - Пора отправляться в длительный отпуск, а дурака валять тебе не хочется. Сочувствую… и предлагаю небольшое развлечение, - и добавил. - Криминального свойства… Разберешься на природе раскрытием одной малюсенькой тайны… - сложил вместе указательный и большой палец, оставив между ними едва заметный зазор. - Вот такой.

Мой научный руководитель членкор Академии Наук СССР, профессор биологического факультета МГУ имени Ломоносова и одновременно зам директора по науке в том самом НИИ, где я работаю, Андрей Павлович Карнаухов буквально накануне сообщил, что докторскую диссертацию мне разрешат защищать уже в этом году. Оказывается, один из перспективных ученых из Киева не дождался своей очереди в ВАК-е - и скоропостижно скончался, что позволяет теперь моему шефу совершить некий головокружительный трюк, благодаря которому осенью этого года я могу защититься, а он - получит нужное ему количество остепененных докторским званием учеников, которое позволит ему безбоязненно баллотироваться в действительные члены АН СССР едва только скончается престарелый ныне академик Кукушкин.

Шефов подводить нельзя, поэтому я повторил отрицательное качание головой.

Но Андрей, как и двадцать лет назад, предпочел переть нахрапом, потому никак не среагировал на мои гримасы:

- Поехать тебе надо на север, - заявил он. - Там есть один крохотный заповедник...

Я опять покачал головой отрицательно.

- Есть! - возразил он. - Я точно знаю, что есть, - и устроился в кресле поудобнее. – «Кивач», условно говоря.. Так вот, как и во всяком ином заповеднике, там полно всяких птиц и зверушек, а также... местных жителей, браконьеров и туристов. Так ведь?

Я кивнул головой согласно - и это послужило Андрюхе поводом для следующей атаки:

- Ага! - закричал он, поднимая чашку с кофе вверх, словно провозглашая тост. - Я так и знал, что тебе моя идея понравится! - и тут же, не давая мне опомниться, зачастил. - Шикарный заповедник! Больше тысячи гектаров! Леса! Болота! Озера! Всякой твари - прямо кишит! Белые ночи! Рай для биолога.

Я демонстративно закрыл глаза и постарался не вслушиваться в слова, похожие на междометия.

Андрей же после более чем минутного трепа о красотах северного леса вдруг заговорил ясно и четко. Из его слов я понял, что где-то возле, условно говоря, водопада Кивач (почему условно говоря, выяснилось позже) пропало особо важное лицо в области изготовления каких-то сверхсекретных военного назначения машин и еще чего-то еще более опасного, тайного, неизвестного даже начальнику знаменитого МУРа, честь которого защищал Андрей Косых. Сверхсекретное лицо сие носило звание генеральское и пребывало в должности генерального конструктора какого-то особого чудо-оружия массового поражения, знало много секретов государственной важности, а потому посчитало себя вправе поохотиться в государственном заповеднике… и вдруг исчезло не только само по себе, но и с собакой, с охотничьим бельгийским ружьем ручной работы и с трехдневным запасом космического провианта в рюкзаке.

Следствие по поиску горе-охотника велось прокуратурой Министерства среднего машиностроения СССР, Комитетом госбезопасности СССР, Главной военной прокуратурой СССР, военной разведкой Министерства обороны СССР и, конечно же, сыщиками Московского уголовного розыска. О результатах расследования сыщики докладывали главе КГБ СССР Юрию Владимировичу Андропову лично, а тот - самому Леониду Ильичу Брежневу, первому руководителю страны Советов, то есть чуть ли не Богу. Вот до чего важна была для власти СССР сверхсекретная генеральская шишка, которая пропала внутри, условно говоря, заповедника «Кивач».

- Ну, пропал и пропал, да и черт с ним, с этим главным конструктором, - заявил вдруг Андрей. - Другого назначат. Я пока делом этим занимался, такое про генерала узнал, что сам, наверное, такого бы живым в землю закопал. Не в конструкторе том дело. Удивило меня вот что…

И он рассказал о том, как вдруг прокуратура Минсредмаша поспешно закрыла дело, а из КГБ последовал в МВД, в МО и в МУР приказ срочно передать все имеющиеся у них документы расследования в спецархив Кремля, а также уничтожить все какие-либо косвенные упоминания об этом случае в бумагах делопроизводителей. Но самое странное - это то, что сотрудники опергруппы МУРа, посланные в условно говоря «Кивач», вернулись оттуда…

- … чуть тронутыми, - сказал Андрей. - Отчет о проделанной работе писать отказались. А три человека вообще подали рапорты об увольнении из органов.

Кофе уже остыл. Андрей отхлебнул из чашки и, сморщившись, отставил.

- Все? - спросил я.

- В общих чертах, все, - ответил он. - Подробности в папке, - достал из портфеля скоросшиватель, протянул его мне. - Я скопировал часть материалов.

Во те и хрен! Получается, Андрей втягивает меня в противоправную аферу! Если в КГБ узнают, что у меня оказались на руках копии сверхсекретных документов государственной важности, не видать мне докторской диссертации, да и вообще не видать свободы в ближайшие лет так десять-пятнадцать. И я спросил:

- Почему я?

- Ну… - протянул он, помахивая в воздухе пальцами и строя выражение задумчивости на лице. - Во-первых, ты - профессиональный ученый, мыслишь законченными категориями, не отказываясь от необычных ответов. Во-вторых, ты - такой молчун, что проболтаться не сможешь, если даже захочешь… Ну, а в третьих, ты мне - друг. Ведь не могу же я - юрист - заниматься делом, которого, с точки зрения законов СССР, не существует в природе. Только потому, что кто-то решил, что быть уголовного дела об исчезновении некого особо важного человека не должно. - Андрюха посмотрел на мое оторопелое лицо, сказал проникновенным голосом. - Тут нужно постороннее лицо, - а потом добавил то, с чего, собственно, и должен был начать. - Частный детектив, любитель. Либо ученый со странностями, современный Паганель. Вот я и решил, что это - ты.

Поза Андрюхи и выражение лица его при этом были беззаботными, а глаза глядели лукаво. Если это - провокация стукача из КГБ, то уж слишком хитроумная. Да и зачем меня провоцировать? Диссертацию я могу защитить и через пять лет, и через десять. Тема у меня оригинальная, мало на свете найдется настоящих спецов, способных заниматься ею. Да и не может быть друг детства стукачом либо провокатором. Иначе - и не друг он.

- Не темни, - сказал я.

- Ты прав, дело не в генерале. С ребятами там приключилось…- объяснил Андрей уже серьезным голосом, - что-то странное… Вроде бы и ничего особенного… с одной стороны… А с другой… прямо не по себе становится…

По всему было видно, что, несмотря на предварительную подготовку к разговору со мной, он так и не смог до конца сформулировать суть тех причин, которые заставили его обратиться именно ко мне. Поэтому я уже не удивился, когда он решил все-таки ничего не объяснять, а сразу же взвалить ответственность за принятия окончательно решения на меня:

- Я все написал, - сказал он, протягивая мне совсем не толстую светло-коричневую картонную папку с болтающимися с боку ее некогда белыми, а теперь засаленными тесемками. - Ничего конкретного, сплошные сомнения, мои личные домыслы, субъективные, конечно, но все-таки, как мне кажется, не беспочвенные…

Я взял папку, положил на угол стола так, чтобы в случае неудачи переговоров незаметно отказаться от нее.

Глаза наши встретились… Хорошие глаза у Андрюхи, честные…

Нельзя не помочь. Друг все-таки… Хотя… времени придется убить немало. Хотя, как он сам говорит, интерес дело носит не научный, а правовой характер, мне совсем знакомый… Да и авантюра это, наконец!..

Но, едва моя рука стала сползать с папки, Андрюха всколыхнулся:

- Вот и хорошо! Ты почитай пока! А я приготовлю ужин!

Вот тут-то уж я возмутился! Чего не хватало, в самом деле! В кои разы школьный друг в гости пришел, а лезет на кухню! Ладно бы умел говорить что-нибудь путное. А то только картошку жарит, да котлеты из «Домовой кухни» разогревает «аналогичным способом». При этом нагло мнит себя Великим Кулинаром. Хорошо еще, что вчера я целый вечер лепил пельмени - есть, чем зажевать томящееся в холодильнике шампанское. Его я купил месяц тому назад для обещавшей забежать ко мне на часок Людмилки, но у той опять не ко времени заболела голова, я ей не поверил - она взъярилась и совершенно уж без всякой причины заявила, что не придет ко мне домой никогда. Вот и тухло шампанское в морозильнике

Сообщив Андрюхе о пельменях, я поспешил на кухню. Приятно все-таки угостить человека вкусно и сытно. А то этот одноклассник как приехал, так и заорал с порога:

- Только кофе! Есть не хочу! Никаких разносолов! Я - человек дела, а не раб желудка!

Холера такому гостю в бок!

- Так я и знал, - скорчил рожу Андрей, входя вслед за мною на кухню. - Вечно у тебя пельмени. Как ни придешь - пельмени. Прямо помешался на своих пельменях. Хоть бы раз картошку поджарил…

Вот так он всегда. В прошлый раз, месяцев восемь тому назад, ему не понравился приготовленный мной как раз к его приходу узбекский плов, и он канючил жареную картошку. А у меня от подобной студенческой пищи изжога по утрам и настроение на неделю вперед портится. Все-таки пора написать прямо крупными буквами на фасадах всех домов: «Жаренная картошка – пища бездельников!»

Пока я ставил воду на плиту, резал лук, искал перец, соль, лавровый лист, вынимал зелень из холодильника, Андрюха восседал на поставленном посреди кухни табурете и разглагольствовал:

- Редкий ты по нынешним временами мужик, Юрка: кандидат наук, обладатель немаленькой зарплаты, а в квартире, как в могиле - только необходимое. Сберкнижку толстишь что ли? Хотя откуда? Тебе и в голову не придет сберкнижку заиметь. Одним днем живешь. Женщина постоянная у тебя хоть есть? Черт тебя разберет с твоим спартанством! Вроде и чисто в квартире, а уюта никакого. Женился бы… хотя бы для развлечения. Валька моя тут про подругу свою мне все уши прожужжала… Слушай, может тебе случку организовать, а? В наши отделения из гостиниц с иностранцами таких красивых стерв приводят! Посмотришь - пуговицы из ширинки сами стреляют.

 Я уже порядком поднаторел в выслушивании его пошлостей за четверть века дружбы, хотя до сих пор не пойму, как могли такого говоруна взять в милицию, да еще столичную, да еще по какой-то там нелепой комсомольской путевке. Правда, о работе своей Андрюха не рассказывал ничего стоящего, но зато если начинал болтать о том, что его вовсе не касается, то остановить его мог лишь сигнал воздушной тревоги или поцелуй жены. В последнем я не раз убеждался, попадая с ним в ту или иную компанию, где любителей послушать детективные истории из первых уст его участника бывало больше порой, нежели просто друзей, согласных лишь видеть Андрея и слышать его почти родное для меня дыхание.

- А если разобраться, то и квартира тебе другая не нужна, ты и в этой, как волк, один бродишь, - продолжал он. - Потому  и жениться тебе надо на волчихе - чтобы вместе из окна выглядывать и зубы скалить на прохожих. Вот так вот, - он состроил зверское лицо и завыл по-собачьи. - У-у-у-у! - без волчьего, впрочем, подвыва.

Ссыпав добытые из морозильника пельмени в кипящий бульон, я вопросительно взглянул на Андрея. 

- Ну, что вылупился? - возмутился он. - Я же сказал: сам все прочтешь. Будешь не меньше моего знать. И незамутненным сознанием.

- Зачем?

Вопрос он понял (мы давно уже понимали друг друга без лишних слов, и трепался он просто так, от избытка чувств), но с ответом решил не торопиться.

- Понимаешь… - начал Андрюха с совсем уже ненужного слова, протягивая руку за бутылкой с «чертополохом» - жгуче-ядренным составом томатного цвета, схожим с аджикой. Пол-литровую бутылку этой специи привез из Средней Азии один из моих лаборантов, вот и пригодилась. - Не так уж здесь все просто, как может показаться на первый взгляд. Парней тех я знал. Нормальные были мильтоны, с массой недостатков, как все. Но после той командировки… создалось у меня впечатление, что я не знал их вовсе. Изменились они. И в лучшую сторону, кстати. Я там написал кое-что от себя, - кивнул в сторону папки. - Повторяться не стоит… Словом, прочтешь - сам поймешь, - и тут же перешел на воспоминания пятнадцатилетней давности, а также к сообщениям о том, кто из наших одноклассников кем стал, кто умер, а кто пропал из поля его зрения.

Пельмени сварились. Я высыпал их в тарелки, налил в пиалу «чертополоха» и разлил добытое из холодильника шампанское за неимением фужеров в граненые стаканы.

- Ты же не пьешь! - удивился Андрей.

Я промолчал.

Он некоторое время смотрел на меня удивленно, а потом лицо его прояснилось:

- Постой! - воскликнул он. - Какое сегодня число? Шестое декабря? День прибытия твоего к нам в школу!

Андрюха не стал произносить обязательные в этом случае и такие лишние извинения, а просто опрокинул стакан в рот и, смачно крякнув, отправил туда же первый пельмень.

Через полчаса мы, что называется, «назюзюкались». Точнее, пьян был я, к спиртному, пусть даже шампанскому, не привыкший, а совершенно трезвый Андрей втолковывал мне нравоучения о вреде пьянства, как такового вообще, и для холостяков в частности. И ни слова о предложенном деле, приключения в котором я покуда не увидел. Но интерес к которому, как ни странно, во мне уже зрел.

Продолжение  следует.........

Выпуск апрель 2016

Copyright PostKlau © 2016