АНАТОЛИЙ КАЗАКОВ

Заброшенный огород

Жил себе на Божием свете огород. Почему же он так назывался-то? Да потому как огорожен был вокруг частоколом, вот тебе и огород. Наверху проходила трасса, стояла в этом месте остановка автобусная, именуемая «Полтавский». Отчего это? Да оттого, что леспромхоз от Полтавы был когда-то в сибирском городе Братске.

Много лет Казакова Анастасия Андреевна с братом своим родненьким Сергеем Андреевичем да сестрой Марией Андреевной садили внизу огород под картошку. Молодыми приехали они строить легендарный, один из самых промышленных городов Расеи-Матушки, молодой город-герой Братск (статус города-героя Братску не присвоен, просто это в моём понимании он давно заслужил такую награду, огромаднейшими людскими трудами заслужил).

А как им, деревенским, было удержаться, хошь и зарплаты хорошие были, чтобы не посадить этот самый огородишко? Расчёт что ни наесть простой был: не покупать картофан на рынке али в магазине. Стоила эта самая картошка по тем, ставшими уже далёкими, временам сущие копейки, да вот всё одно, радовало их - деревенских детей, ставшими враз взрослыми, своя, именно своя картошинка. Действо это замечательным времяпрепровождением выходило для многих братчан.

Сколотил на огороде Сергей Андреевич сарайку для хранения инструмента и обуви. К тому времени брат и две сестры семьями обзавелись, детки пошли, стало быть, кормить надобно их, сердешных. Приедет на свой огород Сергей Андреевич, наденет кирзовые сапоги и давай копать лопатой землю, вспоминая деревенскую жизнь. Что этот огород для него - пустяки, ей-Богу, ибо в деревне-то - вот там пахота так пахота, там и руки трясутся от надсады. А тут в городе, хоть и работал он шофёром на автобусе, за тяжкую работу это не считал, и всегда говорил шоферам в гараже, когда те жаловались на жизнь, что де не жалобитесь, не видывали вы деревенской жизни, что ли, ведь все, почитай, с деревни. Так рази хошь на копейку можно нашу работу сравнить с деревенской? Тут с работы пришёл, помылся в ванне и к телевизору с ёдовом и выпивоном, в выходные когда. А в деревне закончишь робить, уж коли темень, и что поешь наспех и для себя косить сено идёшь, таскашь вязанки, дрова заготовляшь.

Успокаивались мужики, понимали всем сердцем Сергея Андреевича... Выходит, стало быть, Сергей Андреевич копает землицу родненькую Матушку, детство своё военное, голодное вспоминает, думает, что ныне слава Богу, всё не эдак, нету, слава Создателю, голоду. А тут вскорости и сестра Анастасия приезжает, консерву тушёнки отрывает, брата зовёт, выпьем де по глоточку, что де выходной ноне, ведь назавтра опять работать. Работала сестра его на комбинате железобетонных изделий крановщицей. Работящая, как и все деревенские, была, но брата угостить ей шибко хотелось. И не пьянка это вовсе была, и огород вскопают и посадят вовремя, и грамоты да медали за хорошую работу они получали.

Жизнь - она и есть жизнь, только она правду уважает, а они и старались жить по ней - по правде, потому богатыми людьми не стали, когда состарились… Умер Сергей Андреевич, сестра Мария Андреевна стала сажать картошку у дочериного мужа Олега. И на этот самый Полтавский теперь ездила одна Анастасия Андреевна. Страна к этому времени стала другой, многие побросали на этом Полтавском огороды и дачи, кто умер, дети не захотели возиться, кто из Братска вовсе уехал, словом разруха, запустение, но Анастасия Андреевна неизменно ездила на свой Полтавский и садила там два ведра картошки, грядку моркови и ещё кой-чего. У сына её Анатолия была дача и огород, и он язык смозолил, твердя мамулечке, чтобы не ездила, а она в ответ – Память.

Стали рыскать по брошенным дачам и огородам разные опасные люди, были случаи и нападения на оставшихся стариков, пенсию отбирали. Нашёлся и на Анастасию Андреевну такой герой, отсидевший в тюрьме. Твердил, чтобы она не собирала малину на своём огороде, а оставляла ему. За годы огород в итоге остался заброшенным. Растут теперь на нём сосенки, берёзки, осинки. Так уж случилось, что брат Сергей загородил участок прямо с лесом, а стало быть, его никто и не срубил. Люди, бывало, подходили и просили Сергея и сестру Анастасию, что де на праздники можно мы в вашем загороженном лесу на выходные погуляем, порадуемся лесом духмяным, разрешали,знамо дело, брат с сестрой.

Заброшен нынче их огород Полтавский, заброшен… Помнит он всё, как росли дети брата Сергея Галя и Володя, у сестры Насти сын Толик, у сестры Марии дочь Елена. Сколько радости было у всех, когда кажинный год по осени ели они молодую жаренную картошку. Радость та не забудется, покуда живы они, ежели подумать, человеку для радости много и не требуется. Все их дети тоже уж старятся, и скоро им на пенсию, внук как-то, Виктор, когда Полтавский засаживался бабушкой Настей последние годы, помог выкопать картошку, меленькая она выросла в тот год из-за не хватки дождей, обратил он внимание на два старых ведра, стоявшие рядышком с грядками бабушкиными, сверху плавали в них собранные заботливой бабушкой коровьи шевяки. Посмотрел на это внук, ставший инженером и строивший теперь дороги по многим уголкам России, и сказал:

- Наша бабушка нигде не пропадёт…

Писался этот рассказ, да не дописался, валялся в стопках многочисленной бумаги. Да вот приспела пора закончить его. В этом, 2017 году, моя мама Анастасия Андреевна Казакова впервые не посадила свой любимый Полтавский. Причин тому было много.

Мама моя с тридцать девятого года рождения, родилась на Рождество Христово. Около сорока лет отработала на комбинате железобетонных изделий, работала бетонщицей, после крановщицей. Хоть я и уговаривал её долгие годы бросить Полтавский - картошки с избытком хватало с нашей дачи и огорода, но моя милая мама - упорного характера женщина. А в этом году её сестре Марии Андреевне каким-то чудом удалось всё же уговорить маму. Точнее, она боялась того тюремщика, жившего в одной из брошенных дач. И вот вчера, двадцать четвёртого июля 2017 года, поработав с мамочкой на даче, она - иначе не скажешь - прямо взмолилась, прося меня, чтобы я отвёл её на Полтавский, сказав следующее:

- Ну, знаю я, Толик, всё переживаешь за меня каждый летний сезон из-за Полтавского, тюремщик тот меня там напугал. Я послушала сестру и тебя, не посадила нынче. Но отведи меня, пожалуйста на Полтавский мой, как же, глянуть охота, может ягодки пособираем. Пойдём, сынок!

Мамино слово для меня закон, пошли прямо по трассе, идти было две остановки, но это уже был не посёлок, поэтому расстояние было приличным. И вот идут по трассе мать с сыном, сотни машин проносятся мимо нас. С начала строительства города живёт моя мама в Братске, меня вот родила на Божий свет, идём по трассе, по России нашей. Мне же ещё хотелось увидеть того тюремщика: справится со стариками - это понятно, пускай со мной попробует, терпение в моём случае было не безграничным, настроился решительно. Пройдя с километр, мама вдруг говорит:

- Пойдём, сынок, вот в этот лесок свернём.

Свернули, и уже не стало так слышно проносящихся грохочущих машин. Мама шла среди молоденьких сосенок и говорила мне:

– В прошлом году на этом месте много маслят насобирала. Когда пост был, батюшке нашему Георгию целую литровую банку отнесла, вкусные они, маслятки-то, не надоедают, я и квашенной капусты ему носила, Батюшка сказал, что годится еда-то.

Я же рассказал, что носил Батюшке клюкву, и это не для того, чтобы прихвастнуть, просто я знал, что эта новость для мамочки моей будет приятна. Маслят в этот раз не оказалось, пройдя по старой железной дороге, заросшей травой и деревьями, мы вновь вышли на трассу. Мама моя снова заговорила:

- Те люди, что Путина ругают, есть враги России, ему Бог помогает защищать нашу Россию. Чего те люди, которые обвиняют, знают о жизни, мы в колхозе работали, чего мы видели? Ничего, а руководителей не ругали. Жили, работали, вас вот воспитали, надо любить свою Родину, и детей этому учить.

Простые мамины слова - уверен, многие старики сказали бы то же самое. Невольно вспомнились и слова нашего Владимира Владимировича Путина, считавшего самым большим потрясением развал Советского Союза.

Вот и добрались мы до заветной своротки, спускаемся вниз, вокруг брошенные, разворованные дачи, поваленные заборы неумолимо навевали тоску. Бывая в деревнях, видел похожие картины, но разница всё же была. В деревне дома другие, кондовостью своей завораживают, здесь же просто домики, слепленные из чего попало. Но и на них до боли жалко глядеть. Ведь ты не просто смотришь на разваленный и разграбленный ныне домик, ты невольно вспоминаешь тех людей, которые здесь жили, а мы с мамой знали очень многих.

Подходим к разграбленному домику пенсионера по фамилии Лисичкин. Помню, он всё баню свою строил, маме говорил, что когда дострою, приглашу помыться. И в загороженный наш лес он тоже на праздники просился, говоря, что хорошо там сидеть и любоваться берёзками посреди тишины. Лисичкин был очень добродушным стариком, с женою жили дружно, по-стариковски. И вот однажды он пригласил по доброте душевной к себе в гости молодых ребят. Кто такие они были, так никто и не узнал, выпили они, а затем и убили весёлого Лисичкина, ограбив квартиру первостроителя нашего города.

Теперь стою возле дачи Лисичкина, брус от бани и домика давно разграблен, а в глазах стоит Лисичкин, улыбается в гости приглашает, трудно очень об этом писать, он ведь сам из деревенских родом, говор его интересный на букву «О» мне не забыть. Вот и подошли мы с мамой к Полтавскому, огород нас встретил дружелюбно, подарив нам большущий подберёзовик. Мамочка стала собирать ягоду, я походил по огороду, где каждый метр земли был обильно полит нашим потом. Потихоньку подойдя к дяди Серёжиной сарайке, среди сосенок, увидел большущий не червивый подосиновик. Сорвал его, подхожу к маме:

- Гляди, мамочка, дядя Серёжа нам какой гриб подарил!

Улыбается мама, и радостней минуты для меня не надо. Вышли из огорода на другую сторону, чтобы попроведать ручей, а от него почти ничего не осталось, а ведь раньше тёк большой ручей. Куда ж ты, милый ручеёк, подевался? Ушли отсюда люди, побросали, и ты куда-то ушёл, обиделся наверное, ох и радовал же ты нас, дорогой ручеёк, возле водицы-то испокон веку жизнь. Наверху разграбленная дача Ивановых, внизу возле нас заброшенная дача Драчиковых, умер дядин Серёжин друг по фамилии Драчиков. Захожу в его домик, он ещё не разрушен вандалами, на окне стоит старая-престарая игрушка - дед Мороз. В моём детстве такие вот деды Морозы в магазине продавались, а мне-то пятьдесят второй год уж пошёл. Стоишь, дед Мороз, чего же ты ждёшь? Драчиков этот, когда живы они с дядей Серёжей были, всё звонил ему, любое повышение пенсий ему ведомо было, и он спешил обрадовать этим друга.

Мама пособирала ягоды, словно маленькому дала мне по пригоршне разных ягод, я не отнекивался, знал, что маме это приятно. Мамочка заботливым голосом говорила:

- Горе ты луковое у меня, Толик, пока огород исследовал, я уж банку ягод собрала.

– Да как же мама, тут каждый миллиметр дорог, вон гляди, дядя Гена всё тросами хотел вырвать пень-то, потом сжигал его, дядя Гена, дорогой наш человек, давно в земле матушке лежит, а пень этот упрямый стоит, да жизнью обзавёлся - в муравейник превратился, невольно вспомянешь, выражение «упрямый как пень».

Вижу, мамины железные ведёрки стоят в траве, спрашиваю:

- Дырявые, наверно?

Ответ:

- Нет, Толик, раньше качественную продукцию делали.

Набираю на огороде пижмы, уж больно много её разрослось, один дед по имени Иван, про которого писал рассказ под названием «Дяди Ванин лопух», посоветовал мне заваривать и пить эту траву. Мама набирает разной травы, срывает несколько листов лопуха, говорит, что болят кости, будет прикладывать. На обратном пути повстречали женщину, по другую сторону у неё там посажена картошка, она с двумя собачонками, спрашиваем про тюремщика, ответила, что куда-то исчез. Женщина рассказала, что посадила декоративный мак, так наркоманы у неё его вырвали, сколько она им не говорила, что именно этот сорт не предназначен под наркотики, они ей не поверили. На обратном пути мы с мамой, уставшие, добирались автобусом. Дома отведали холодной окрошечки, выпили по рюмочке домашнего самогона, заели это дело утрешними мамиными пирогами с капустой. Мама говорит:

- Вот видишь, Толик, даже заброшенный огород - и то без гостинца не оставит. Права мамочка моя милая…