Анатолий Казаков

«Простил! Да как ты смог – то! Вот дурак и есть дурак, и ничего-то умного в тебе нет»

 Ругая своего мужа, Андрея Старыгина, Нина Андреевна, как это зачастую бывает, жалела его по - бабьи.  Уж, почитай, двадцать лет грелись они, сердешные, об друг дружку. В своей теперешней думе Нине казалось, что и душа – то её не вынесет, оборвётся внутри струнка жизни. А как тогда Андрей без меня?

 Как сейчас помнила она этот промозглый осенний вечер. Как недобро скрипнула калитка, затем грузные шаги по коридору. И вот они уж сидят на стульях, родные старший брат Никодим и средняя сестра Варвара. До сего случая дороги в родительский дом они не знали. Да и на поминках сквозь зубы разговаривали. Теперь после похорон враз, один за одним умерших родителей, заявились и, не скрывая своей злобы, требовали, чтобы Андрей освободил дом.

 Родители семьи Старыгиных, Иван Севастьянович и Пелагея Никандровна правили свою жизнь, как и все на селе. Иван после свадьбы срубил крепкий пятистенок. Один за одним народилось у них трое детей. Жили дружно, и когда пришло время, старший брат Никодим, отслужив срочную, тут же и обженился. Дружно всем селом поставили ему новый дом. Да и Варвара не засиделась в девках. Село их Поляна большим считалось, более тысячи людей проживало. Выбирала, выбирала, да и выскочила за Алексея. Тот возил председателя, и Варвара ещё до свадьбы поставила условие будущему мужу, что, дескать, выйдет за него за муж, когда тот дом новый построит. Правдами и неправдами дом Алексей поставил, а Варвара после этого  очень гордилась, что она у него такая умная. У Никодима и Варвары вскоре и дети пошли, и обстановку не хуже чем в городе приобрели.

 Вот только с Андреем было всё не так... После службы в армии, закатился он с друзьями на Севера. Мотался по экспедициям, больших денег за это время не нажил. Да и как наживёшь с таким характером...   Правда,  родителям часть денег всё же отправлял. Когда заканчивался очередной сезон, то денежный расчёт был сразу за четыре, а то и пять месяцев. В семидесятые годы на руки молодым парням выдавали кому три тысячи, кому пять, а кому и больше - в зависимости от работы. И перед отъездом по домам начиналась барачная пирушка.

 Водка, вино выпивались неисчислимыми ящиками. И объяснить это поведение было и просто и сложно. В экспедициях труд адский. Где и намёрзнешься, где и поголодаешь. Однажды даже собаку проводника якута пришлось съесть, чтобы выжить. А тут конец сезона, деньги, еда повкуснее... Перепьются молодые парни и давай из тозовок по барачным стенам лупить. А  стреляли меж тем по тараканам, которых было очень много. Находились и такие, что назанимают денег и исчезают. Андрей на еду денег не жалел, да и денег другим занимал частенько. Один такой ухарь у всех, как потом выяснилось, занимал: у кого пятьсот рублей, а у кого и тысячу. Ребята все молодые, многие после армии, были выпивши и все дружно заняли, занял и Андрей, отдав пятьсот рублей. Все дружно после этого ухаря костерили, которого уже давно след простыл.Страсть как надоела Андрею такая жизнь, но не сразу, а через семь лет вернулся он в село.

 Никодим с Варварой тут же к родителям пожаловали. Как же - брат родной приехал! А Андрей, простая душа, на радостях встречи с родителями был выпивши. Да и родители, Иван Севастьянович с Пелагеей Никандровной, пригубили винца. Стал Андрей рассказывать, как трудно в экспедициях работалось,  рассказал и про то, как деньги занимал. Когда выяснилось, что Андрей  возвратился домой почти без денег,  Никодим с Варварой и возненавидели брата. Но родители они и есть родители, стал Андрей жить в родном дому, кажинному кустику радовался, любуясь родной вотчиной. Знамо дело понимал, что брат с сестрой злятся на него, и это тяготило душу, но время лечило, да и сознание пришло в голову, что не отнимает же он у них в конце - то концов кусок хлеба...

 Вечерами, после шоферской работы, маманя Пелагея Никандровна кормила сына супом, потому как Андрей другой еды не признавал. Съест младший сын большую железную тарелку супа, и усядется у окна покурить. А в один из таких вот вечеров Иван Севастьянович и сказал сыну: « Вижу, печалишься сынок, что брат с сестрой отвернулись, брось. Ты вот подумай, каково нам с матерью глядеть на это. Хоть я и не в твоём нутре, только скажу тебе сынок так: нам, сынок, намного тяжельше. И словами этого даже не вышептать, как тяжело».

 Медленно набив трубку самосадом и чуя, что сыну разговор этот жизненно не обходим, отец продолжал: « Сейчас ведь чуть что - сразу собрание, и углядел наш председатель в городе такую моду. Там на бригаду, работающую в цеху, дают один талон, ну скажем - на приобретение мебели.  И стал на одном собрании Емельян Егорович такие талоны по бригадам раздавать.  Ложит в шапку, кто - нибудь из бригады такой талон вертит, и все по одному вытаскивают,  чтобы никому не обидно было. И вытаскивает честной народ бумажки эти злые, кому на телевизор, кому на мебель, стиральную машинку. И вот посреди этого дела Варвара наорала на свою же подружку Валю, что, дескать, ей должна была мебель достаться. А Никодим, из-за телевизора, на Кольку Сарапулова обиделся. Я ведь, Андрей, глядя на всё это дело, жить не хотел, веришь»...

 Отец заплакал, но неожиданно быстро справился с порывом слёз и снова продолжал:

 « Есть люди, сынок, разные, твои брат и сестра для корысти своей глотку перегрызут любому это ясно. Поэтому говорю тебе, что после нашей смерти не обижайся на них, дом попросят, отдай. Я знаю, сынок, ты не такой, и если мы ещё и живы с матерью на белом свете, то благодаря тебе».

 Давно был тот разговор, Андрей женился на Нине, старший сын Севастьян служил сейчас десантником, младшая Пелагея училась в восьмом классе. Андрей уже принял решение отдать дом Никодиму с Варварой, он до сердечной боли жалел жену и уже расспрашивал у сельчан, куда можно перебраться...

  Через дом от родительского крова Старыгиных жила Валентина, одна жила. Вот уж она крутилась нынче перед новым хахалем, вот уж преподносила себя! Само собой, скатерка на столе новенькая, пахнущая этой самой красильной новизной, ложки, вилки блестят, курица в духовке. И Валя всё выбегала на крыльцо, то и дело смотрела в окна, ожидая уже третьего прихода к ней хоть и кой - какого, но всё же так называемого любовника. И уж когда совсем терпежу не осталось, выскочила Валентина Александровна Коростелёва прямо на улицу. В деревне ли, на селе ли в городе, жизнь людей на виду обозначена, и человек, если кто им интересуется, просто чует  это своим нутром. После Старыгиных и её дома следующий был Иванов дом.

 Отслужив всю жизнь по разным гарнизонам и дослужившись до майора, как только вышла пенсия, вернулся Иван в родное село. Это часто так,  в особенности у военных, бывает, не выдержала жена мытарств, убежала с сыном Васей к родителям. А он уж после до пенсии больше не женился, а вернувшись, так и жил с матерью пока та не померла. Интересовался  Иван Валентиной, да всё робел, и теперь, выбежав на улицу, она увидела сидящего на лавочке Ивана. По бабьи всё сразу поняла, что сосед об её госте догадывается. И поэтому без предисловия, подойдя поближе, резанула воздух:

 «Не лезь, тут мой выбор – понял?»

 И, вопросительно взглянув на соседа, стала глядеть на дорогу. Тут до этого всё робевший Иван не утерпел и выказал свой норов: « Ты, Валя, зря на меня напраслину – то наводишь. Личная житуха тебя только касаема. Только я в армии тридцать лет  служил, где только меня не мотало, и кобелиный дух чую, понятно тебе?!»

  Затем, прервав свою речь, над собой же и подивился: « И чего это я осмелился вмешаться?» Валентина медленно перевела взгляд с дороги на Ивана и уже не сумела скрыть своего удивления:

 « Да ты что? Тебе что надо? »

 А на дороге тем временем появился желанный городской, и Валентина тут же убежала домой. Чужеземный для повидавшего виды солдата человек прошёл мимо, не поздоровавшись. С виду ничего особенного: не первой свежести пиджачишко, мятые брюки, шёл озираясь, словно боясь, что вот - вот заарестуют.

  Долго в этот вечер сидел Иван на родимой улишной лавочке, да курил самосад. Знал, чуял, что задружат этот залётный с Валентиной в эту ночь организмами. Но, странное дело, не ревновал Валентину, нет. Кто она ему? Землячка, соседка лет на десять младше его, ну, холостая... Да на селе таких десятки отыщется, но вот жалел он её. Вспомнилось, когда приезжал к мамане в отпуск молодым офицером,  знамо дело, видел девчушку эту. Её нарядное, но уже где-то испачканное платьице врезалось в память. А теперь что? Попользуется этот Валентиной, ещё как попользуется.

 С такими думами и пошёл в дом. Сценарий же дум его был верно угадан. Иван Сергеевич Брагин, по нынешнему своему положению военный пенсионер, и опомниться не успел.  Неделя – то всего и прошла, как снова встретилась ему Валентина. Проходя мимо него заплаканной, наспех поздоровавшись, спешила скорее до дому. Уже не помнил точно, и откуда что взялось, только взял за плечи Иван Валентину да вдруг и обнял. Она как осиновый листок дрожала и плакала, и объяснения тут не требовались. А случилось так, что цельных несколько дней не выходили они из дому и были счастливы.

 В один из вечеров, возвращаясь с работы, Андрей Севастьянович  присел на лавочку с Иваном Сергеевичем, закурили. К этому времени на селе почитай все не одобряли поведения Никодима, ему не так давно прямо в глаза высказал своё мнение его же друг детства Егор Новиков. Когда они вместе ремонтировали комбайн, то Егор подал Никодиму другие гаечные ключи. Тот и наорал вдруг на товарища. Лицо доброго мужика, сроду не любившего вообще ругаться, налилось краской: « Ты, Никодим, из - за каких – то ключей орёшь. Только я тебе не брат твой, который тебе всё прощает, я с тобой с этого дня в паре работать не желаю».  Никодим же на это зло смолчал. В этот же день Егору дали другую работу.

 И сколько потом Никодим ни просил себе помощника, председатель на это только и говорил: « С тобой, Никодимушка, никто работать не хочет, так что справляйся сам». И однажды старший брат Старыгиных взъярился и на председателя Емельяна Егоровича Теплова: « Что вы все лезете? Это наше семейное дело, а вы за этого северянина без денег заступаетесь».   Емельян Егорович опешил и тяжело задышал:

 « Он у тебя кусок хлеба не просит, и хоть ты и в передовиках числишься, скажу тебе: оставьте вы Андрея, ведь действительно  зазря тираните брата». 

 Но Варвара  перещеголяла брата. Не прошло ещё и девяти дней со дня похорон старых Старыгиных, прямо в магазине, средь бела дня, когда, как водится на селе, все старухи пришли за хлебом, да за разговорами обычно застревали в сельпо, Варвара накинулась на Нину:

 « Что родительский дом не освобождаете, уж свой давно пора иметь».

 Но тут никто из старух не вступился за Нину, и она зарёванной, так и не купив хлеба, выбежала и, запнувшись о высокие приступки магазинского крыльца, до крови ободрав коленки, поплелась домой. Ещё десять минут назад у неё были планы на день, теперь же она, сердешная, думала об  одном: как бы доплестись до дому. По - бабьи стала рыдать в подушку, а придя в себя, вышла на кухню и, увидев на столе четыре булки чёрного хлеба, который так любил Андрей, обомлела:  Кто же принёс-то?

 А немного погодя, когда Нина, ожидая Андрея к ужину, штопала ему носки, в дверь ввалилась - именно не вошла, а ввалилась - Валентина. Счастливая и радостная, подлетела она к Нине и, обняв её, стала плясать посреди избы: «Нина, я знаю, про меня бабы всякое несут, а я ведь замуж выхожу, понимаешь – замуж! Иван посватал! – и, остановившись плясать, уже поостынув, продолжила:

 « Он серьёзно полюбил меня, а я не сразу поняла это, да Господь, видать, наблюдал за мной, и за все мои слёзы  счастье мне послал».

 Сев на широченную, сделанную отцом Андрея лавку, Валентина, кажется, только сейчас заметила, что вид у Нины Андреевны был далеко не радостным, но эта женщина  всё же из потаённых уголков своей доброй души нашла где –то силы улыбнуться.

 Валентина только и вымолвила: « Вот дура я и есть дура, да прости ты меня, Нина, счастливая я. Теперь о вас с Андреем: перебирайтесь ко мне в дом и не разговаривайте, что он будет стоять выхолаживаться. Наши-то мужики на лавочке сейчас сидят, мой Иван твоему Андрею сейчас об этом же толкует...»

  Совсем  вскорости старый дом Старыгиных  стал пустым. Никодим с Варварой, переругавшись до предела, почему-то оставили свою прежнюю затею делить его. Но раз в неделю из трубы Старыгинского дома шёл дым, какой – то добрый человек его подтапливал, чтобы не было в нём запаха нежити. Словно по - прежнему жили в дому старики Старыгины...