Журнал "PostKlau"

 

 

 

С утра баба Настя напекла пирогов и, наладив деду  узелок, вышла проводить на крыльцо.

Дед Егор надумал с утра на своем старом  рысаке,  Никоне,  съездить да проведать, как вырос на вспаханной луговине овес.

– Да ты, дед, надолго не  канителься,  возвращайся  скорее! Ветерок нынче тягунчик – вмиг прохватит. Будешь опять со своей ревматизмой маяться, – напутствовала жена.

 И все трое стариков:  дед, конь  да скрипучая  давнишняя телега отправились в путь дорогу. Жили они в деревне одни-одинешеньки. Старики помирали,  а  кто  помоложе,  в район перебрались. Как-то в грозу и свет нарушился, опоры старые не выдержали, а ради двух жителей деревни не стали свет  устраивать. Ну, начальство, понятное дело, уговаривало перебраться их в поселок.   Стращали,  что ради них пенсию не будут возить за тридцать километров. Но старики не сдавались. Егор Кузьмич Молодцов так и ответствовал:

– Я и на лошади за пенсией съезжу, но Ласточкино свое не брошу…  и пошли вы отседова, предатели! Такими словами  подчевал  не на шутку разозлившийся  пожилой фронтовик  районное начальство. А те, скривив в равнодушной ухмылке свои пухленькие лица, поспешили удалиться.

Прожил дед Егор со своей Настёной почти пятьдесят годков, троих  ребятишек нажили. Старший сын Игорь во Владивостоке капитаном  служит на корабле,  дочь Ирина – в Белоруссии, младшенький,  Игнашка, –  в Новосибирске. У всех  семьи, внуки. К себе звали, конечно. Только старики упрямого роду-племени оказались.

Проехав с полчаса,   дед Егор приостановил коня,  слез с телеги,  и невольно залюбовался клочком отчей земли, на котором был посеян им  овес.  Налитой стоял он и радовал взгляд старого  человека.

– Вот,  Никон,  и корм  тебе созрел, пора убирать,  зима-то длинная, все подберет. Повернул взгляд в другую сторону и не поверил своим старческим глазам. По двум белым полоскам, определяющим старую деревенскую дорогу, шел человек. По тому, как незнакомец приближался, дед определил, что тот тоже не шибко молодой. Его сгорбленный вид, тяжелая одышка и неровная походка были слышны и видны издалека.

И, наверное, должна была состояться эта встреча на большущих просторах нашей матушки России. Человек подошел и было очень заметно, что путь этот дался ему неспроста. Он еле-еле переводил дух, и дед прозорливо начал разговор первым:

– Здорово, родимай! Как это ты в глушь-то нашу забрел?

Незнакомец, тяжело откашлявшись, поздоровался:

– Я, дед, в  Ласточкино  иду. Далеко ли еще?

– Да нет, совсем рядом! Я ведь оттудова.  Только  к  кому ж, мил-человек направился? Там ведь, кроме меня со старухой,  нет никого: покинута деревня.

Человек, сняв со спины рюкзак,  тяжело, с хрипотцой в голосе, произнес:

– Меня  Алексеем зовут, а Вас?

– Егором кличут.

– Так  вот, дед Егор,  с  тюрьмы я освободился, а в вашу деревню иду, потому как дал обещание другу – завет его исполнить. Там  бабушка Дарья должна была жить. С ее сыном, Петром,  вместе сидели, он мне дороже брата был. Как помирать стал от туберкулеза, вот и наказал  навестить его родные места… постой, дед, говоришь вдвоем с бабкой живете в деревне?

– Нету  Дарьюшки: померла уж – год, как будет. А Петьку помню, бедовый был. Стало быть, и он помер. Да! Убрались мать с сыном!

Алексей стоял и умоляюще смотрел на деда.

– Дед, ты меня  все же отведи к могиле Петиной мамы. Он ведь меня от  смерти  спас. Должен и я исполнить его волю.

– Дак зачем отводить, мы доедем на Никоне. Конь мой, хошь и стар, как я, но довезет.

Алексей, положив на телегу свою нехитрую поклажу, сел рядом с дедом. И, когда  проезжали по заросшей разнотравьем улице  с рядами брошенных изб, Алексей  произнес:

– Эх, не зря, видать, деревню  Ласточкино назвали! На каждом из домов были видны аккуратно свитые ласточкины гнезда. И их неугомонный щебет радовал душу.

Дед подвез попутчика к своим воротам. Баба Настена вышла  встречать – и, увидев рядом с Кузьмичем  незнакомого человека, встревожено посмотрела на гостя. Угадав ее немой вопрос, дед проговорил:

– Это до бабки Дарьи приехал гость, Лешкой звать.

– Да ты что, старый, сбрендил?!  Померла ведь она! 

Старик отвечал  ей в спокойном тоне, как и привык, зная свою верную спутницу жизни.

– Алексей приехал навестить могилу Дарьину – с Петей вместе они сидели, – вот перед смертью Петр и наказал ему.

Бабушка  Настя вся  обмерла от страха, как про тюрьму услышала. Стоявший рядом Алексей всё понял и поспешил успокоить ее:

– Да  вы не беспокойтесь: я  только на  могилу  схожу, приберусь там – и обратно уеду.

Дед,  видя сконфуженного  Алексея, вступился в разговор:

– Да  чего ты, старая, запричитала?! Принимай  гостя  по нашему, по русскому обычаю! Нешто  растерялась?.. Эх, ты, всю жисть с тобой прожили, много ли я худых людей в дом водил, молчишь? Ну, да ладно, успокойся! – миролюбиво уже вел свою речь старый фронтовик:

– Пошли в дом! Что на подворье-то  стоять, ексель-моксель! А ты, старая, спроворь нам что-нибудь с Алёшкой да про помин души не забудь!

И вот уже сидят в вековом деревенском  доме три человека,  двое старых, один  помоложе. На столе огромный тульский самовар, большой закопчённый чугун  с духмяными огненными  щами. Все трое дуют в  расписные деревянные ложки, хлебают, это исстари полюбившееся в крестьянских семьях блюдо. Стоял на столе и чугунок с  отварной картошкой. С  золотистой корочкой, аппетитная.  В тарелке сало холодное с подпола, рыжики, с солёными огурцами. Рядом запотевшая четверть самогона.

Раскрасневшийся от горячих щей и терпкого зелья, дед Егор завел неторопливую беседу:

– Я  как-то сразу догадался, что ты человек неплохой. У нас не кажин день таких людей сыщешь, чтоб слово держали и таку просьбу, – мать друга навестить, – могли сполнить. – М, да!..

Бабушка  Настя, пригубив рябиновой наливки и наблюдая за негаданным гостем, уже не боялась его и кивала,  полностью соглашаясь со словами деда.

Алексей был по-настоящему  ошеломлен. Таких  добрых,  трогательных слов в свой адрес давно не приходилось ему слышать. И его истосковавшаяся долгими годами  душа захотела  выговориться…

 Сколько этих историй рассказывалось возле русской печки?! Ах, мать-Расея, едва ли сочтешь!

– Жил я в Самаре. Семья,  жена, дочка. Инженером работал на заводе, – жить было можно. Только случилось на производстве несчастье – погибли люди, а я – ответственное  лицо. Вот и осудили. Пока срок отбывал, – жена  за другого вышла, а главное, – с дочерью контакт прервала. Мучило меня это сильно. Совсем, было, упал духом. Вскоре из-за пошатнувшегося здоровья, непосильной работы и разлуки с дочерью, подхватил туберкулёз, – и это было немудрено. Сколько там от этой болезни молодых жизней угасает! Вот тогда-то Петр и помог мне. Сдружились мы шибко. Он не из стукачей, не из блатных, – обыкновенный деревенский мужик был. Наверное, если не пил бы, в тюрьму не попал.  Простой он был, не похожий на лагерных отморозков.

 «Я тебя вылечу», – сказал он. Не знаю,  с кем и как Пётр договаривался, – только с того дня ели мы собачье мясо и жир пили. Петро тоже болел туберкулезом. Только я остался жить, а он помер. Перед смертью просил матери цветы принести.

– При жизни ее, – говорит, – я одни неприятности ей доставлял.

Когда товарища не стало,  дал себе слово –  исполнить его просьбу, если жив буду.

Старики, смахивая с глаз слезы, с интересом слушали  этот горестный рассказ Алексея…А на утро у одной из могилок деревенского погоста появились цветы.

…В этом, бегущем куда-то времени, летящих по небу белых облаках, и казавшейся жизненной умиротворенности, – состояние необъятного вечного покоя, – передавшееся Алексею, – говорило о бренности и скоротечности человеческого бытия, о мудрости Творца,  возложившего на нас такие неимоверной тяжести испытания.

К вечеру Алексей совсем  занемог, поднялась температура, и он впал в беспамятство. Сменяя  друг друга, как на боевом посту, старики всеми имеющимися народными средствами и лекарствами боролись за жизнь Алексея.  Травы, загодя  заготовленные Настасьей, делали свое дело. Словно сына родного,  выхаживали они с Егором отварами совсем еще недавно незнакомого человека. И через две недели Алексею стало заметно лучше. Его исстрадавшиеся во время болезни тело и душа  от заботливого ухода и здоровой деревенской пищи стали поправляться.

– Да, – вздыхал дед Егор, –  однако тюрьма   силушку твою заметно поубавила, ну да ничего.

И вдруг неожиданно предложил:

– А ты, сынок, оставайся-ка у нас! Там, в городах, может, никому не нужен. А тут вместе веселее будет. И дед с надеждой посмотрел на Алексея…

 За то время,  что жил у них этот горемычный человек, жизнь стариков как-то заметно преобразилась. И они уже чувствовали себя, словно родителями, ответственными перед сыном. Даже  невесту  дед пообещал привезти из района.

– Есть, – говорит, – одна  на примете.

– Нет, дедушка! Спасибо вам, золотые люди! Только я попытаюсь дочку найти. Мечтал я о встрече с ней там, в неволе. Понимаю, что, может, и не выйдет из этого ничего, – не допустят. Но всё же попытаюсь…

На утро Егор Кузьмич снарядил подводу. Баба  Настя, провожая Алексея с мужем, вытирала выцветшим фартуком слезы. А дед ее успокаивал:

– Не печалься, старая, пенсию в районе получу, конфет тебе шоколадных куплю. Знаю,  что  любишь их?

Алексей тем временем обнял Настену,  как  мать родную, памятуя о том, что свою-то давно уж похоронил.

– Сердечное вам спасибо за все! Сколько жить буду, ни за что не забыть мне вас.

И на деревенской дороге, ведущей в район, еще долго  слышался стукоток колёс и скрип старой телеги…

Бабушка Настя, помолившись на образа, села на лавочку и рассуждала вслух:

– Вот  мы-то с дедом счастливые люди. Столько годов прожили. Детей подняли. Внуки есть – и приезжают. Любят нас, старых. За что же так не повезло в жизни Алексею. Господи, помоги ему: болезный он шибко!

…Прошло два месяца. С утра Настёна напекла  пирогов с капустой, чтобы проводить мужа в дорогу. На этот раз задумал  Кузьмич вывезти из лесу загодя напиленный сухостой. По дороге сокрушался, что молодежь нынче все подряд пилит. Не берегут молодые деревья. А в старину, бывало, только сухое дерево и можно было брать на дрова.

Уже после обеда, нагрузив полную телегу, собрался было ехать, да взглянул с печалью на дорогу. По ней бодрой походкой шел уже знакомый ему человек.

– Алешка, возвернулся. Вот бабка-то, Настёна, обрадуется, – шептал дед сквозь слезы.

       А земля кружилась вокруг своей оси, и знала… знала, что скоро случится  для бабушки  Насти  нечаянная радость!!!

Использовано изображение картины Евгения Шибанова

Выпуск июль-август 2019

Copyright PostKlau © 2019