Журнал "PostKlau"

Это было время, когда всё, кем-то и как-то "прихватизированное" подешёвке, подвергалось дроблению, этакой "расчленёнке" на более мелкие "единицы продажи". От этих торговых манипуляций хозяева некогда приобретённых общежитий, столовых, домов быта и прочих подобных объектов получали барыши, во много раз превосходящие первоначально затраченные средства. Не минула участь сия и соколовогорский дом быта: отдельные помещения, бывшие когда-то обувными, вязальными или иными мастерскими и цехами, продавались и перепродавались разного калибра и пошиба "предпринимателям". Одно из помещений, как раз возле "бендежки" сторожей, было продано какому-то армянину, маленькому и пузатому, в вечно неглаженных, засаленных, размера на три длиннее нужного штанах. Иногда ночами в его "мастерской" устраивались натуральные оргии, когда в дверь у входа то и дело звонили всё прибывающие и прибывающие девицы "с низкой социальной ответственностью". Не открыть им было нельзя, их пригласил ХОЗЯИН. Самое страшное, что гостям эти "ночные бабочки" очень быстро приедались, их начинало тянуть на то, что было недоступно, а тут как раз под боком ещё не старая и судя по всему, приличная женщина. Отбиться от этих уродов можно было только прямой, а иногда и осуществляемой угрозой позвонить на пульт охраны. Это было страшно, но хотя бы не носило прямой опасности для жизни в отличие от вооружённых криминальных разборок под окном комнаты сторожей, выходящим на большой пустырь. Так и вспоминается песня из фильма "Служили два товарища":

Вот пуля пролетела и ага!..

Пули летали и свистели так, что того и гляди пристрелят, залетев в окно! Оставалось одно: прижиматься к стене, прячась за похожий на железный гроб сейф.

Но и это прошло! И всё это было такой ерундой в сравнении с бытовой трагедией, в результате которой без десяти дней четырёхлетний сын просто чудом остался жив, обварившись кипятком. И не по недосмотру, а потому, что жильё было без каких бы то ни было человеческих условий: полы, в щели которых летом из-под пола в комнаты "диффундировали" всех калибров лягушки, "сыграли" от прыжка ребёнка, опрокинув стоявшую на электроплитке под большим столом  кастрюлю с кипящей для раскатываемой лапши водой. 

Как она сама пережила это всё — одному богу известно. А сын, пролежав три недели в ожоговом центре и, благодаря её бдительности, чудом не умерший от передозировки наркоза, практически прожил вместе с ней в клинике СарНИИТО три с лишним года. Три года пересадок нет, не кожи — мяса, мышц с бедра... Три года болезненных до крика и слёз разработок суставов кисти руки и растяжки пересаженных лоскутов мышц и кожи... Пять трёх-четырёхчасовых микрохирургических операций — две из которых уже в Германии — под полным наркозом и под страхом за сына: проснётся ли, выйдет ли из наркоза, выдержит ли настрадавшееся от боли сердечко четырёх-шестилетнего ребёнка?!. И все эти "лежания" с сыном в больнице — в мужской палате, вдвоём на маленькой детской кровати. Пациенты палаты, некоторые из которых перенесли до тридцати двух операций и ставшие, практически, старожилами клиники, терзали её расспросами, много ли заплатила, чтобы ребёнка здесь оперировали. И никак не хотели верить, что не платила ни копейки — профессор, к которому отправили на консультацию, проникся историей её беженства и причиной травмы и в приказном порядке тут же отправил в отделение. Это был Николай Петрович Решетников (15.12.1926 г.р.)  доктор медицинских наук, профессор, хирург, заслуженный врач РФ.

Помнится, как в отделении с его появлением по утрам сразу всё оживало, все суетливо старались занять свои места, подгоняемые нянечками и сестричками: пришёл шеф, заведующий отделением! А может быть, он был и кем-то более начальственным — тогда эта иерархия не очень волновала.  Помнится, что это был высокий, стройный, даже поджарый, и подтянутый человек. С "породистыми" руками — тонкие узловатые пальцы с аккуратно остриженными ногтями, как у скрипача, какие всегда и представляются в контексте со званием "хирург"; загорелый даже зимой — как оказалось, он в любую погоду и время года совершал ежедневные пробежки вдоль Волги, считая, что хирург всегда должен быть в тонусе, всегда должен быть бодр. Зимой иногда так и прибегал в отделение — в спортивном костюме и вязаной шапочке, чем-то похожий на пастора Шлага из "Семнадцати мгновений весны", переходящего швейцарскую границу на лыжах, только Николай Петрович выглядел значительно моложе и бодрее.  Прибежав в спортивном костюме, обход отделения делал уже серьёзный и строгий, в белоснежном наутюженном халате. Несмотря на строгость, он прекрасно понимал, насколько сложно было "сидеть на привязи" маленьким пациентам отделения, поэтому менее терпеливых и пациентов, и медсестёр, и даже врачей частенько успокаивал, взывая к пониманию:

— Ну что вы хотите, это же ребёнок! Ему же и побегать нужно, а ему нельзя! Ему и пошалить охота — а тут режим! Взрослым-то непросто быть так долго в четырёх стенах, что ж про детей говорить!

Заступаться-то заступался!.. Но "за кулисами". С пациентами был строг, но очень корректен, в отличие от некоторых "зазвездившихся" молодых врачей.

Естественно, все больные хотели, чтобы их оперировал "сам Решетников". Конечно, особые случаи он оперировал сам, но Николай Петрович не был зациклен на своей незаменимости, и потому в отделении работало много довольно молодых, но уже опытных хирургов. Судя по информации в Интернете, если только она не устаревшая, Николай Петрович Решетников и сейчас ведёт активную научную деятельность. Долгих лет ему! И спасибо ему за всё!

IV

Между лежаниями в больнице был Дом быта, дача и как "бонус" — работа дворником в местном ЖЭКе, где фронтом работ был "родной двор" той самой неотапливаемой общаги, в которой жило всё семейство. Что касалось работы дворником, то это была особая история, которая писалась непосредственным начальником, а точнее — начальницей ЖЭКа. Она была почти в приятельских отношениях с сестрой, но с каким упоением пыталсь всякий раз продемонстрировать свою начальственную власть! Демонстрации эти выражались просто в какой-то экстраординарной строгости и требовательности в исполнении дворницких обязанностей именно ими — работу выполняли всем семейством, кто был свободен: и папа, и сама, если не была в больнице с сыном, и сестра... Начальница-приятельница, или приятельница-начальница — чёрт его знает, как было бы точнее?! — просто с каким-то фанатизмом требовала сбивать сосульки из-под крыши зимой и вырубать прущую как на дрожжах амброзию летом. Эта её особая "любовь" была видна невооружённым глазом даже тем соседям, которые не отличались особой симпатией к интеллигентной беженской семье именно из-за её интеллигентности. Да и как это могло не бросаться в глаза, если подобной требовательности не предъявлялось на других участках, находящихся в ведении начальницы ЖЭКа — что взять с дворников-алкоголиков или близких к тому, чтобы ими стать?! Они ведь и послать могут. И по маме и куда подальше. То ли дело приличные люди, оказавшиеся в зависимости и от ситуации, и от неё с этой копеечной зарплатой, не способные, в отличие от других "коммунальных кадров", послать её на три известные буквы в силу своей интеллигентности! Вот и гнобила своей якобы непредвзятостью и особой требовательностью и без того добросовестное семейство своей якобы приятельницы, якобы радея за чистоту и порядок вокруг пресловутой задрипанной общаги. Выглядело это так, будто она, подобно жильцам дома из комедии "Иван Васильевич меняет профессию", "борется за почётное звание "Дома высокой культуры быта". Самое смешное, ГДЕ она устроила эту борьбу — вокруг этой общаги и в ней самой до приезда беженцев отродясь не было так чисто, как стало, благодаря усилиям так гнобимых дворников. Оно и неудивительно, учитывая, кто это общежитие населял.

Контингент общаги, в общем-то, не отличался от всего остального населения посёлка за исключением одной-двух семей в этом и соседнем крыле и соседей напротив — пары армян-беженцев тоже из Баку, и грузино-абхазской семьи в дальней правой по коридору комнате — после кончины от онкологического заболевания их дочери-подростка, они повезли хоронить её на родину, в Грузию, и назад уже не вернулись.

Но только с этими беженцами были схожие взгляды, схожие поступки, схожий быт, схожие проблемы...

Семейная армянская пара была немного младше  родителей героини повествования. У них было трое взрослых детей — две дочери и сын, которые давно имели свои семьи и жили отдельно, кто в Саратове же, кто вдалеке... Света и Серёжа, как звали соседей-бакинцев, были людьми неконфликтными, по-соседски дружелюбными. Всегда могли выручить и деньгами, если нужно было перехватить энную сумму ненадолго, и поделиться дачными излишками... Сергей часто играл на дудуке. Как грустно звучал его дудук! Наверное, он у всех звучит грустно. Прежде, никогда не задумываясь, дудук где-то звучит или не дудук, и не выделяя его из многозвучия кавказской музыки, именно тогда полюбила его голос, печальный, какой-то трагичный... Света была низенькой, сбитой, с седыми как лунь волосами, хорошая хозяйка — вечно что-то жарила-парила, пекла и месила. Это было неудивительно, её выдали за Сергея в пятнадцати- или шестнадцатилетнем возрасте и с тех пор она вела хозяйство, обихаживала семью. В общем-то, все кавказские женщины, даже русские, родившиеся и выросшие в тех краях, были прекрасными хозяйками и кухарками. И Света, и Сергей говорили по-русски с акцентом, особенно Света. Наверное, она не владела русским языком в том объёме, чтобы всегда понимать какие-то шутки, юмор, метафоры... Вспоминается случай, когда в выпуске новостей рассказали об открытии сезона моржевания. Новость озвучили в связи с резким похолоданием и приходом сильных морозов, что горячо обсуждалось не только в ТВ-новостях, но и на общей кухне.

— Так холодно, э, —  с чисто бакинским "эканьем" передёрнула плечами Света. — Волга совсем вся замёрзла! Сплошной лёд, э!

— Да, по телевизору сказали, что будет ещё холоднее! Ну, нам холодно, а "моржам" — удовольствие, вон как в проруби ныряют!

Света непонимающе уставилась, задумалась...

— Это что, были моржи? Которых в новостях показывали?

— Ну да, "моржи" — нормальный разве нырнёт в прорубь?!

— Моржи??? Вай, э... А как на людей похожи!

Это стало анекдотом из жизни, и вспоминая его, всегда с теплом вспоминаются бывшие соседи.

Одним словом, кавказский менталитет связывал три эти комнаты, несмотря на разный возраст и национальность. Остальное население как общаги, так и посёлка, не отличалось ни особой порядочностью, ни особой моралью... Запросто воровали друг у друга и перепродавали всё, что можно, начиная огурцами с грядок, заканчивая курами и даже ёлочными игрушками. Истории про игрушки и кур особенно печальны, поскольку были особенно показательными и циничными.

В торце коридора она поставила к новому году хиленькую сосенку — в комнате и без того тесно, а что за праздник без ёлки, тем более для детей?! Нарядила, украсила. Посмотреть на ёлку приходили дети из соседнего крыла — для них никто ёлок не наряжал: время было такое, что не до ёлок, да и интересы с приоритетами у их родителей были совершенно иные. Глазёнки у всех горели, они весело шумели, рассматривая игрушки. Особенно их поразили огромные стеклянные шары — один зелёный, другой красный. Ничего удивительного, эти шары поражали и её воображение в детстве, ещё в Баку! Они были старые, толстого стекла, огромные... Наутро шары пропали! Стоит добавить, что входные двери общежития практически не запирались и местные считали, что раз это ОБЩЕЖИТИЕ, значит ВСЁ общее. Они безнаказанно гадили в туалете, могли в общей кухне "скоммуниздить", как они это называли, опрометчиво оставленные кем-то из жильцов в сковородке котлеты... Но чтобы позарились на радость?!. На детский праздник?!.

Это был верх цинизма. Шары нашлись в доме напротив. Больше ёлок в коридоре она не устраивала.

Украли у неё и курочек, любовно выращенных, исправно дававших к завтраку детям пару-тройку яиц. Кур элементарно спёрли! Осталась одна — спряталась или убежала куда-то, повезло. Эту последнюю несушку забрали домой. Дети назвали её Ангелиной, что вызвало смех у соседки-армянки из комнаты напротив — так звали её внучку, а детям очень нравилось её имя. Ангелина добросовестно несла по яйцу через день, пока, простудившись в этих неотапливаемых комнатах-рефрижераторах, не приказала долго жить, нанеся этим несознательным с её стороны поступком тяжлейшую душевную травму детишкам — возраст-то совсем не для трагедий и смертей, пять да шесть лет!

Как потом рассказала одна из соседок, кур украли те же "охотники за шарами", накрутили из курятины котлет. Соседка, оказывается, изначально знала, кто украл, но не сдала, лишь высказала упрёк: "Ну и сволочи вы! Нашли, у кого красть! Люди и без того всего лишились!"

Но всё это проходило, как было обещано надписью на Соломоновом кольце. Главное, что семейство жило дружно и, несмотря на все трудности и трагедии, сплачивалось после этих трагедий, казалось, ещё больше, находя в этой беспросветности возможности и для радостей, выводя в "свет" на детские спектакли в Саратовском театре оперы и балета ребятню, таская их то на выставку кошек, то на выставку рептилий... Старшенькая посещала секцию большого тенниса. Боже, с каким трудом преодолевали все невзгоды, как всем семейством "скребли по сусекам" на покупку ракетки! Но как радостно было это совместное преодоление! А как отмечали праздники! Безденежье, неустроенность, банка шпротов, кусочек подсохшего сыра, горстка риса, несколько яиц, творог в холодильнике и спагетти в мешке... Зато засолки своей в изобилии! Какой был Новый год!

Прошло четыре года, в общаге сделали отопление, какой-то ремонт... В один прекрасный, а может быть, наоборот, "чёрный день календаря" из Германии приехал отец детей, закрутилась эпопея с замужеством и отъезд за границу.

Но эмиграция — это не беженство. Это совсем другая, хотя и не менее грустная история.

Выпуск ноябрь-декабрь 2019

Copyright PostKlau © 2019