Журнал "PostKlau"

              Беженка(I)

I

Саратов... Город, приютивший её в 90-е, но ставший родным только тогда, когда, покинув его, стала приезжать, уже из Германии, на могилу обретших на саратовской земле вечный покой родителей. Четыре года беженства, проведённые в нём, оставили глубокий и болезненный шрам на сердце, в памяти, в судьбе...

Так уж сложилось, что для них, русских, родившихся и живших за пределами России, с распадом СССР в этом "запределье" жить стало невыносимо, поскольку в бывших республиках твориться начал самый настоящий беспредел.

Часть населения, относящаяся к титульным нациям бывших советских республик, решила, что все их беды происходят от присутствия русских: русские занимают ИХ рабочие места, русские вкалывают на "дачах" на ИХ землях, русские покупают в магазинах ставшие дефицитом ИХ продукты...  И пока события не разгорелись до очередной кровавой трагедии, которых на постсоветском пространстве случаться стало всё больше, на семейном совете было принято решение об Исходе: родители с сестрой — из Баку, она с детьми — из Казахстана. По вполне конкретным причинам местом, куда решено было "исходить" был выбран Саратов. Название города не говорило ни о чём, на ум приходила только популярная песня про "огней так много золотых" — и всё! Ну ещё Н.Г. Чернышевский, Олег Табаков и любимый Олег Янковский.

Вообще-то, изначально конечным пунктом "исхода" из Казахстана был город Красный Кут, что в Саратовской области, а может даже и не  сам город, а что-то возле него — уже и не упомнишь. Там, изъездив область вдоль и поперёк где на поезде, где автостопом с дальнобойщиками, старшая сестра нашла для неё место в каком-то немецком то ли селе, то ли поселении, где обещали  работу по специальности с 15 декабря 1993 года. По прибытии на место с двумя малолетними детьми — дочери 4 года, а сыну и 3-х не было — и помогавшей в дороге старенькой уже мамой выяснилось, что обещанная работа — миф: на следующее утро её отправили с другими женщинами что-то продавать на базаре. Вид у них был уже довольно отчаявшийся, поскольку работы как таковой не было никакой, только эта странная торговля, непонятно чем, на базаре. Женщины были из немецких семей, живших в домиках-контейнерах. Это были семьи таких же беженцев только из Таджикистана. 

Ближе к вечеру "руководство" в лице двух поволжских немцев, один из которых был лётчиком гражданской авиации, пригласили её на собеседование в "красный уголок" клуба — в этом клубе и разместили временно вновь прибывшее семейство. Сначала долго выспрашивали, не собирается ли она эмигрировать в Германию, ведь её гражданский муж немец. Потом долго рассказывали, что они, немцы Поволжья, никуда уезжать не планируют, хотя все их родственники уже выехали в "Vaterland". Ещё позже сообщили, что в настоящий момент обещанной в качестве инженера-строителя работы нет, но есть альтернатива: в её обязанности будет входить оформление во всех инстанциях отчуждения земель, которыми будет прирастать их АКЦИОНЕРНОЕ ОБЩЕСТВО С ОГРАНИЧЕННОЙ ОТВЕТСТВЕННОСТЬЮ. После известия об этом АООО, она задала только один вопрос:

— А каков уставной капитал вашего акционерного общества?

Настороженно переглянувшись между собой, "руководство", потупив глазки, назвало какую-то смехотворную цифру. Она, проработав несколько последних перед "исходом" лет в отделе капитального строительства, знала, что это за сумма.

— Ну ведь это ничтожно  мало: на эти деньги вы не сможете купить даже один оконный блок! Какое же строительство можно начать с таким капиталом?!— осторожно и с удивлением воскликнула она.

Вопрос не понравился "руководству" настолько, что изменились не только выражения их лиц, но и весь тон "собеседования": ей чётко дали понять, что она нарушила границы позволенной ей осведомлённости, и предложили подумать до утра над их предложением.

С собеседования она вернулась белая как мел и с порога заявила:

— Мама, завтра мы уезжаем! Они, скорее всего, какие-то аферисты, и им, судя по всему, нужен, как в анекдоте, "человек на должность главного бухгалтера с графиком работы год через три".

Всю дорогу в поезде она проплакала. Глядя на её чёрное платье и не прекращающиеся ни на минуту слёзы, проводницы, проходя мимо их купе, сочувственно спрашивали, не нужна ли помощь — они решили, что едет молодая вдова с двумя детьми-сиротами.

На перроне в Саратове их встречала старшая сестра: бедняга, она столько сил потратила на поиски места, куда можно было переехать, получить жильё и работу, и вдруг такое крушение всех планов и надежд! 

Дома нужно было сделать переадресацию контейнера, всем этим занимались сестра и зять, а она...

Она, как была в чёрном платье, не раздеваясь, ничком упала поперёк кровати... Сутки её никто не тревожил — боялись, что её разобьёт или паралич, или инфаркт. Только сняли сапоги и накрыли, чтобы не мёрзла. Когда она очнулась, семейный совет, оказывается, уже постановил: в тесноте — не в обиде, будем жить все вместе, никто никуда не поедет

 

II

Вот так она и стала в ужасные 90-ые беженкой с двумя маленькими детьми, оказавшись с такими же беженцами-родителями и семьёй сестры в двух комнатушках неотапливаемого студенческого летнего общежития, принадлежавшего когда-то опытному хозяйству Саратовской государственной сельскохозяйственной академии им. Н. И. Вавилова. 

Назвать место обитания жильём можно было лишь условно — ни отопления, ни нормального электроснабжения, ни нормального водоснабжения, не говоря о канализации... Только толпы пьяных, гадящих в туалете мимоходом из стоящего рядом клуба — местного "очага культуры". Но самым омерзительным было отношение многих "аборигенов", страдающих в большинстве своём от всех существующих вредных привычек. Они, "аборигены" эти,  не могли взять в толк, что не для всех главная ценность — водка, а самые интересные занятия — это воровство и сквернословие. Вот этим-то "сливкам" местного общества и стали беженцы костью в горле. Обиднее всего было слышать от своих же, русских, постоянные заявления: Что припёрлись? Мы вас сюда не звали! Мотайте назад в свои Азербайджаны и Казахстаны!

При таком раскладе город никак не хотел становиться родным. Он не становился даже просто своим. Это было место проживания. Место проживания жизни, а не место жизни!

Вообще, конечно, жизнь беженская не радовала, но главной проблемой было отсутствие заработка. Работы не было никакой! Выжить можно было только "на земле". Так что, хотя она с детства и любила что-то сажать, укоренять, сеять, дачницей стала поневоле, купив на вырученные от продажи своей однокомнатной квартиры в Казахстане деньги, добавив ещё почти столько же, кусок земли, где пласталась с апреля по октябрь, чтобы было, что положить в кастрюлю и тарелку всему семейству. Аналогичная ситуация с "дачей" сложилась и у сестры. Так все и жили довольно дружным "колхозом".

"Дачи" постоянно обворовывали, то есть воровали то клубнику, то малину, не обходя стороной и помидоры с демьянками — так на родине, в Баку, называли баклажаны. В один год выкопали и половину картошки. Без картошки было бы совсем тяжело, но ей немного повезло: поздней осенью, подбирая на даче остатки картошки-моркошки, приглядела чей-то участок с брошенным невыкопанным урожаем — бросили, потому что картошка уродилась там мелкая, в полном смысле слова, как орех. Ах, как она была благодарна бросившим урожай на корню! Наковыривая  красными, замёрзшими, ставшими похожими на клешни, руками из мокрой и уже стылой земли полные вёдра этого "гороха", она счастливая приходила с "дачи": добыла! 

Как ни смешно, но несколько вёдер этой добычи очень выручили: сначала использовали принесённую картофельную мелочь, а потом уже добрались и до своей, заботливо отобрав из неё нужное количество для посадки весной. А весной начиналась настоящая страда, нужно было и перекопать, и посеять, и рассаду, заботливо выращенную на холодных подоконниках — и как только на них в такой холодрыге что-то вырастало?! — посадить... Что-то, переболев, приживалось, что-то погибало... Зато трава росла стеной, будто кто-то её специально сеял, и в кошмарных снах ночи напролёт она часто видела только кисти рук, беспощадно выдирающие эти буйные заросли — сны были похожи на фестивальные фильмы латиноамериканских режиссёров о рабском труде латинос на плантациях. А чуть позже уже  нужно было вести непримиримую борьбу с "зарубежными гостями столицы" — колорадским жуком, караулить поливные дни... Вот эти поливные дни были самыми напряжёнными, так как шланга не было и воду от магистрали, проходящей по задней меже участка, приходилось растаскивать вёдрами. Зачастую по сто шестьдесят вёдер! Но, раздобыв, наконец-то, где-то кусок старой трубы, муж сестры приладил этот кусок так, что набирать  воду в вёдра стало возможным не только у межи, но и в центре участка. И вот теперь, счастливая, она шла на "дачу", чтобы опробовать эту самую трубу и те преимущества, которые она сулила.

Погода была под настроение. А может быть, это настроение было по погоде, такое же хорошее, как солнечный летний день. Пересекая поле для выпаса оставшихся ещё на ферме коров, она собирала в ведро засохшие коровьи "лепёшки" — на даче этим лепёшкам не было цены. Солнце стояло высоко. За лесополосой показался дачный массив. Оттуда что-то светило прямо в глаза. Что-то, похожее на солнечный зайчик. Хотя до дачи было ещё ого-го, сколько, она безошибочно определила, что "светит" именно с её участка. Но вот что? Добравшись до цели, радостно представила, насколько облегчится с этого дня полив всей этой плантации. Но, оглянувшись, не могла понять, где же именно зять проложил эту окаянную трубу. Трубы не было!

У задней межи, где проходил поливочный водопровод, что-то нещадно сверкало. Но что это?

На водопроводе, возле крана неистово, просто зеркально слепил свежим спилом остаток только вчера прикрученной зятем трубы.

Ставшие мгновенно ватными, ноги согнулись под тяжестью щуплого тела. Осев от бессилия на горячую от солнца сухую землю, в отчаянии она завыла, и вой этот, подобный вою раненого волка, надолго повис и над холмом, и над полем, простиравшимся чуть ли не до самого горизонта.

 

III

Но, как и обещала Соломону надпись на кольце, прошло и это. Жизнь же, как известно, не терпит пустоты, и за тем, что "прошло", что-то непременно должно было прийти.

На бирже труда, где она состояла на учёте, работы не предлагали никакой. Как-то предложили переучиться на оператора котельной. Ох, с каким трудом она умудрилась отбояриться от этого предложения! Спасибо, инспектор биржи, Ольга Георгиевна, попалась понятливая: в лихие 90-ые вероятность того, что какие-нибудь братки под угрозой расправы заставят оператора котельной "кремировать" привезённого "жмурика" была реальной и нешуточной, тем более, для субтильного сложения женщины. Потому вариант с котельной, слава богу, так или иначе отпал.

Работа не то, чтобы нашлась, но...  Мама работала сторожем в "Доме быта", что на Соколовой горе, и появилась возможность иногда её замещать. Как ни смешно, но это стало какой-то отдушиной, ведь нужно же, хотя бы иногда, иметь возможность побыть в одиночестве, со своими мыслями, или, наоборот, от этих мыслей отдохнуть. Хотя делать, в общем-то, ничего и не нужно было, частенько эти дежурства были очень напряжёнными и вот почему.