Журнал "PostKlau"

 Сергей Герман   

                                             Фраер           

Раньше считалось, что фраер, это лицо, не принадлежащее к  воровскому миру. При этом значение этого слова было ближе по смыслу нынешнему слову "лох".

В настоящее время слово фраер во многих регионах приобрело прямо противоположный смысл: это человек, близкий к блатным.

Но это не вор. Это может быть как лох, так и блатной,  по какой-либо причине не имеющий права  быть коронованным. Например, человек живущий не по понятиям или совершавший ранее какие-либо грехи с точки зрения воровского Закона, но не сука и не  беспредельщик.

Фраерами сейчас называют людей занимающих достойное место в уголовном мире. Для обозначения простачка остались такие слова, как "штемп" ("штымп"), "лох", "фуцан" , "олень" и т. д. Фраера же нынче - это достойные арестанты, рядовые «шпанского» братства .

Битый фраер, злыдень, пацанское племя  —  умеющий за себя постоять, человек, которого нелегко провести, способный и умеющий дать сдачи.

Честный фраер или козырный фраер - это высшая фраерская иерархия, т.е. арестант,  заслуживший уважение среди людей, с которым считаются, даже имеющий голос на сходняках, но все-равно не вор.

Диссиденты, "политики", "шпионы" - люди, заслужившие с начала 60-х уважение и почет в "воровском" мире - принадлежали к "фраерскому" сословию. А они зарекомендовали себя как "духовитые", то есть люди с характером, волей, куражом - теми качествами, которые ценятся в "босяцком" кругу.

Предисловие

  Почему может быть признан виновным историк,  верно следующий мельчайшим подробностям рассказа, находящегося в его распоряжении? Его ли вина, если   действующие лица, соблазненные страстями, которых  он не разделяет, к несчастью для него совершают   действия глубоко безнравственные.

                                                                                    Стендаль

Человек, за спиной которого хоть раз в жизни с лязганьем и щелчком, захлопывалась дверь тюремной камеры, никогда не забудет этого звука. Он будет помнить его всегда. И даже через много лет после того как выйдет на свободу он всё равно будет вздрагивать и просыпаться от скрежета ключа в замке, скрипа открываемой двери и лязга засова.

В конце 80-х мне попалась книга Анатолия Жигулина «Чёрные камни».

Я прочёл её за ночь, проглотил как любовный роман, как стакан водки, залпом. Потом уже я нашёл стихи Анатолия Жигулина, этого самородка, русского поэта и зэка, хотя в России зачастую одно не отделимо от другого.

Семь лет назад я вышел из тюрьмы.

А мне побеги,

Всё побеги снятся...

Справедливость и правдивость этих строк я понял через много много лет.

*                                                   *                                                 *

Как и с чего начинается тюрьма? У каждого человека она начинается по разному. Кого-то задерживают на месте преступления и после недолгого нахождения в клетке при дежурной части РОВД, везут в следственный изолятор.  Это место ещё называют тюрьмой.  Хотя один из моих знакомых по имени Саня Рык называл её исключительно «дом родной или тюрьмочка».

У кого- то долгий и трудный путь прохождения тюремных университетов начинается  с суда. Куда он приходит в надежде, что вот сейчас его оправдают. Но во время приговора в зал входит конвой и после слов судьи «Именем Российской Федерации» заковывают в наручники. Вариантов много. Не буду утомлять читателя, расскажу только о том, как начиналась моя дорога.

Дело моё тянулось несколько месяцев и особых проблем не доставляло. Я ел, пил, ходил на работу, бесконечно менял баб. Меня не мучили допросами и никуда не вызывали. Знакомый милиционер, когда я задал ему вопрос о своих перспективах только махнул рукой, дескать не переживай, это дело скоро похоронят, сейчас не до тебя.

Стране было действительно не до меня. Часть страны пошла в ОПГ и начала отстреливать друг друга. Другая- продолжала работать на заводах, в школах, в библиотеках, заниматься коммерцией, торговлей, банками, упиваться свободой и клясть страну, в которой угораздило родиться.

В понедельник утром мне позвонил следователь. Попросил зайти, выполнить кое-какие формальности.  Я в полной уверенности, что меня вызывают для ознакомления с постановлением о прекращении дела, радостный, чисто выбритый и наодеколоненный  с  пятью сотнями в кармане, в предвкушении ужина в кабаке и быстрой любви с какой-нибудь студенткой педучилища, помчался в РОВД.

От нагретого солнцем асфальта и стен домов,  веяло запахом распускающейся листвы и горечью дыма костров.

У следователя сидела какая-то неприятного вида толстая баба лет пятидесяти, с  лицом пьющего милиционера.

Следователь, сутулый очкарик лет двадцати пяти, по имени Андрей Михалыч,  скучным голосом спросил меня:

-А где твой адвокат?

Я выкатил глаза. Моей фантазии хватило на единственный здравый вопрос:

-А зачем?..

Следователь ответил с вежливой полуулыбкой :

-Сейчас я тебя буду закрывать. Адвокат нужен для предъявления обвинения.  Но если у тебя  ещё нет своего защитника, могу порекомендовать  Таисию Павловну.

Жест в сторону неприятной бабы.

-У Таисии Павловны более 25 лет стажа юридической практики.

Я резонно заметил:- У твоего адвоката из под юбки торчат хромовые милицейские сапоги.

От смеха следователь хрюкнул. Таисия Павловна надула губы и торжественно выплыла из кабинета.

Несколько минут мы вяло препирались  с Андреем Михалычем. Потом он  принялся звонить моему адвокату. Хотя, что это изменило? Томка как всегда опоздала. Потом мне предъявили обвинение. Обшмонали карманы. Отобрали шнурки и ремень.

Но зато,  перед тем, как за мной захлопнулась железная дверь милицейской канарейки, я насладился видом роскошной Томкиной задницы, обтянутой вельветовым Вранглером, стоимостью в оклад Андрея Михалыча и его  моральным унижением, который, рядом с ней наверняка должен был чувствовать себя импотентом.

*                                                   *                                                 *

Арест.   Это  черта, которая разделяет твою жизнь на до и после. После того, как ты преступаешь через неё, начинается твоя арестантская жизнь.

Солженицын писал - «арест - это ослепляющая вспышка и удар, от которых, настоящее разом уходит в прошлое, а невозможное становится настоящим".

После того как меня закрыли я не жрал неделю, только курил одну сигарету за другой. Готов был биться башкой о стену. Но  ничего – пережил. Как писал Достоевский Федор Михайлович, " человек такая сволочь, что ко всему привыкает".

То, что я увидел в тюрьме, меня  не потрясло. Скорее отрезвило.

Я думал, что человека отслужившего в советской армии, уже наверное трудно удивить исправительной колонией. Как говорил мой ротный капитан Камышев- «Тот кто служил, в цирке не смеётся».

Вот и я оказался, в таком же цирке. В том его месте, что отведено для зверей.  Только увидел не красивую арену, а загон, в котором едят, спят и отправляют естественные надобности люди, низведённые до положения животных.

Я увидел насколько неоднозначен может быть человек. Как низко и неотвратимо он может пасть.  За пачку сигарет или заварку чая поставить на кон жизнь другого человека. И наоборот, отстаивая честь или доброе имя, одним мгновением перечеркнуть свою.

Я увидел, что быт зверей страшен. Шкала ценностей отличается от людской. Один и тот же индивидуум может не сожалеть о загубленной им человеческой жизни и  искренне горевать об утерянной пуговице. Не спать ночами переживая о затерявшейся бандероли с табаком.

Духовные ценности, любовь, сострадание- стало второстепенным. Еда, чай, тёплые носки зимой, вышли на передний план.

В этой жизни от скуки и запредельной тоски резали вены, глотали ложки и вскрывали  себе животы. Обыденным делом был секс между мужчинами. Этот мир был ужасен. Но он был также прекрасен, потому что такого величия духа, внутренней свободы  и готовности идти до конца  я не встречал более нигде.

*                                                   *                                                 *

Заключённые общего режима– народ зелёный и легкомысленный. Кроме того, в основе своей донельзя агрессивный.  Первый срок воспринимается ими как игра, полная романтики.

Они переполнены бычьей дурью и силой. Очень часто бицепсы заменяют им мозги. Понятий нет, законы они не чтут, так как их заменяет кулак.

Это очень плохо, потому что, понятия, в местах лишения свободы значат очень многое.

От их знания или незнания, соблюдения или несоблюдения зачастую зависят жизнь и судьба человека. Но тема понятий, так же, как и высшая математика, доступна не всем. Именно поэтому спецконтингент зон общего режима, средний возраст которого 18- 20 лет, над ними особо не задумываются. Зачем напрягать мозги, когда можно напрячь мускулы?

«Вся Россия живёт по понятиям. Это и есть русская национальная идея». Эта мысль принадлежит не мне, а Валерию Абрамкину, дважды топтавшему зону. Бывший инженер-атомщик, пройдя советские лагеря был абсолютно убеждён  в том, что: «Жить по понятиям, гораздо легче, чем по законам советской власти».

К сожалению контингент пенитенциарных учреждений России трудов Валерия Абрамкина не читал. Это я понял в первый же день нахождения в лагере.

В этот же день я разбил металлической миской- «шлёмкой», голову, шнырю карантина. Прямо из столовой меня уволокли в штрафной изолятор.

Не зря зону общего режима называют «кровавый спец» или «лютый спец».

Драки и потасовки не были редкостью, а угрозы и матерная перебранка, истеричная, бессмысленная и опасная — просто висела в воздухе, расточая затхлые, выматывающие  нервы,  флюиды.

Я всерьёз стал размышлять о том, что если дело пойдёт таким образом, то я в кратчайшие сроки вполне могу заработать вторую судимость.

Но зона - есть зона. Здесь всё непредсказуемо. Лязг замка, вызов к ДПНК  и тебя ждёт очередной зигзаг судьбы. Жизнь, до этого казавшаяся размеренной и устоявшейся делает разворот на 180 градусов.

Через пару месяцев,  прокуратура пришла к выводу, что совершённое мною преступление относится к категории тяжких и внесла протест. Меня снова этапировали в СИЗО для замены режима на более строгий.

*                                                   *                                                 *

Я вновь оказался в следственном изоляторе. Не скажу, что я почувствовал радость от возвращения в знакомые места.

Тюрьма абсолютно не изменилась за несколько месяцев моего отсутствия. Я даже не успел по ней соскучиться.

Меня вели какими то коридорами, я поднимался и спускался по ступеням каменной лестницы.

Мелькали ряды серых железных дверей с глазками и засовами.

В тишине был слышен  лязг открываемых передо мной решёток, гулкий топот шагов по бетонному полу.

Плотный лысоватый прапорщик подвёл меня к железной массивной двери.

Приказал:

-Стоять! Лицом к стене.

Коридорный поднял задвижку и приник глазом к глазку.  Потом повернул в замке ключ, отбросил со звоном засов. Я вошёл и остановился в шаге от порога.

За спиной лязгнул засов.

За спиной осталась дверь, с вбитым в неё глазком – пикой. Чуть ниже – с артиллерийским грохотом откидывающаяся форточка- кормушка.

По недосмотру спецчасти или по оперативным соображениям меня поместили в камеру для подследственных.

На шконках и за столом сидело человек десять. Двое, голых по пояс и татуированных арестантов тусовалось по небольшому проходу между столом и дверью.

На плече одного из них синела татуировка в виде эполета с толстой бахромой.

И ниже слова: «воровал, ворую, и буду воровать!»

Татуировка означала, что её обладатель идёт "правильной", то есть воровской дорогой.

Меня окружали серые стены, грубо замазанные не разглаженным цементом.

Один из сидельцев крутил в руках арестантские чётки, деревянные пластины, нанизанные на нитки.

Вдумчиво и поступательно, как у музыканта перебирались  пальцы. Слышались щелчки.

Заметив мой взгляд музыкант подмигнул:

-Четки крутим, чифир пьем, по понятиям живем.

Тяжкий дух. Накурено. Пахло бедой.  И люди вокруг– тяжёлые. Пара рож – примитивно-уголовные.

После того как заходишь в камеру сразу же начинаешь ценить воздух, которым дышал совсем недавно.

Я бросил матрас на металлический скелет железной шконки.

-Здорово бродяги!

Тут же раздался нервный голос:

-Ты куда свои кишки ложишь? Ты сначала скажи, кто по жизни? Мужики пусть скажет, кто он по жизни!

Я повернулся на голос. Молодой, прыщавый парень, с какими-то белыми глазами.

-Чёрт, я.– сказал я доверчиво, словно соседу через забор.

-Чёрт!?..

-Ага...чёрт. Только хвост у меня спереди.

-Га-ааа! Кипеш, отвали от человек. Завари лучше чайку.

За столом хлебал супчик из «бич» пакетов, шустрый старичок лет шестидесяти. Широко улыбался, словно акула.

-Откуда будешь?

-Восьмёрка.

-Первоход? Лютый спец?

-Он самый.

-Такая же канитель. В первый раз чалюсь, и туда же собираюсь. Га-ааа!

Из под серой застиранной майки выглядывали русалки, солнце, профиль Сталина, похожий на усатую женщину.   На кисти руки лучи заходящего солнца, имя -Витя. На пальцах татуированные перстни.

Мда-а...Богатая видать была биография у этого Вити -первохода.

Я уже слышал о том, что по поручению следователя тюремные кумовья-опера  проводили  оперативные разработки.

Не верьте сериалам, в которых преступления раскрываются при помощи экспертов, дедукции и экстрасенсов. Это блеф. Большинство висяков раскрывается старым проверенным дедовским способом. При помощи наседок.

Почти в любой следственной камере находится какой- нибудь Витя, Коля, Саня,  всегда готовый дать дельный совет, поддержать в трудную минуту, поговорить за жизнь, а между делом выяснить кое-какие детали, интересующие оперчасть.

Человек, никогда не соприкасавшийся с тюрьмой и нахватавшийся верхушек о том, что блатные не сдают и не сотрудничают с ментами неизменно тянулся за советом к бывалому сидельцу.

Он был не способен быстро определить зыбкую грань между теми, кому можно доверять, а  кому верить нельзя. Между действительностью и иллюзией, между друзьями и врагами, между настоящей жизнью и видениями.

Ему было необходимо поделиться теми мыслями, которые как паразиты грызли его день и ночь. Для психологической разрядки ему необходимо было выговориться. Неважно перед кем.

Редко встречаются люди, способные держать в себе то, что беспокоит их в данный момент больше всего.

И тут очень вовремя подворачивался взрослый опытный человек, прошедший Крым и Рым, сочувствующий твоей беде, не жадный на сигареты и советы.

Он говорил очень важные в тот момент слова -«Не ссы! Нагонят тебя с суда. Получишь условно».

И становился отдушиной, куда сливалась вся интересующая мусоров информация. Такие люди умели расположить  к себе.

Прыщавый достал кусочек мыла, натер им снаружи кружку. Перевязав её  куском полотенца, подвесил над унитазом, так, чтобы её не было видно через глазок в двери. Потом, присев на корточки поднёс к кружке кусок вафельного полотенца, свёрнутый вместе с полиэтиленовым  пакетом. Получилось пламя, как у настоящего олимпийского факела.

Через несколько минут чифир был готов.

Тут же к закопченной кружке, называемой чифирбаком подсело человек пять. Дед- первоход несколько раз  перелил тёмно- коричневое зелье из чифирбака в эмалированную кружку и обратно. Потом протянул кружку мне.

-Ну понятно, как первоход, так сразу вместо холодильника. На вашей командировке, как пьют?

Чифиристы переглянулись, первоход понял.

-По два. Не ошибёшься.

На разных зонах и тюрьмах чифирят по разному,  иногда пьют по три, но чаще по два глотка.

Кружка пошла по кругу. Было видно, что уже после первых глотков некоторых начало тошнить, но они  продолжали делать вид, что мама с детства давала им эту гадость вместо молока.

После лагеря, с его относительной свободой вновь оказаться в душной, воняющей парашей и капустной баландой камере, было смертельно тоскливо.

Серые бетонные стены камеры наводили тоску. Однообразие сводило с ума.

Каждое утро, в 6 часов, подъем. В 7 часов — завтрак. Откидывалась кормушка и через нее в мятых алюминиевых тарелках подавались баланда.

Режим и питание во всех тюрьмах один и тот же. Перловая каша или мутная баланда  из рыбьих голов. Вместо десерта, чай "хозяйка", со вкусом половой тряпки.

Через ту же кормушку дежурный фельдшер ставил диагноз и выдавал всем больным одинаковые таблетки.

*                                                   *                                                 *

Это общеизвестный факт, что на тропу преступлений мужчины часто становятся именно из-за женщин. Любовные истории очень часто заканчиваются тюрьмой.

Я познакомился с Леной на работе. Зашёл в отдел кадров оформлять документы и потерял голову.

Она не была красавицей, но у неё совершенно по особенному пахли волосы, кожа. Как то иначе светились глаза. Была совершенно иная походка, чем у других женщин. Короче, совпали обе половинки одного целого. Она была старше меня на два или три года, замужем. Воспитывала сына лет десяти.

Я желал её страстно, не мог даже думать о других женщинах. Той последней, окончательной близости, которая дала бы толчок новым отношениям, еще не было, хотя я часто заходил в её кабинет и просто пожирал её глазами.

Однажды на праздники я остался ответственным по нашему строительному тресту. Я сидел у себя в кабинете и что-то писал. В здании была только диспетчер.

Вошла Лена.

-Я хотела с тобой поговорить,– сказала она,– ну, ладно...если ты занят, тогда потом…

Я отложил в сторону исписанные листки. Вскочил со стула.

-Пойдём в кабинет к управляющему,– сказала она.- Там диван. У меня есть ключи.

Я потянул ее к себе.

*                                                   *                                                 *

В тишине слышалось лишь наше дыханье. Мерцали её глаза через неплотно опущенные веки. Это было, как плаванье в неспокойном море. Нас с головой захлестывало волнами, мы задыхались под тяжелыми, сотрясающими тело ударами, нас выносило вверх, к ослепительному солнечному свету и снова швыряло вниз, в черные провалы беспамятства. Переводя дыханье, мы едва могли выговорить, только простонать имена друг друга...

*                                                   *                                                 *

Прыщавый Кипеш читал в слух газету.

-А вот братва, что пишут! В Чечне генерал Дудаев набирает добровольцев в национальную гвардию. Обещает дом с садом, землю, зарплату.

Кипеш мечтательно закатывает глаза.

-А чо, пацаны, было бы по ништякам, получить в Чечне автомат, приехать сюда и разобраться со всеми козлами и мусорами!

Дедок, после чифира размягчившись душой закуривал сигарету.

-Ну да, по ништякам. Только ты не забывай, что тебе для этого сначала надо обрезание сделать. И звать тебя будут не Кипеш, а Махмуд. К тому же, если ты по приказу власти берёшь в руки оружие, то сразу же становишься автоматчиком. Почти сукой! Имей это в виду.

Ладно, лучше послушайте историю об арестантском житье- бытье.

И дед  рассказывал молодёжи очередную тюремную байку.

-Как то один писатель решил написать книгу о смертниках, кого приговорили к «вышаку». Уговорил знакомого прокурора посадить его в тюремный спецблок.

В кругу слушателей пронёсся удивлённый гул.

-Сам сел в тюряжку?- недоумённо перебивал Кипеш.- Да я бы ни за что!

-Ты слушай давай, дурилка картонная!- Раздражённо рычал Саня Могила и почесывал на плече эполет.- Тебе же сказали, для кни-ги!

Выпустив струю дыма и уставившись в потолок, словно вспоминая все обстоятельства той истории Витя продолжал.

-Так вот сидит он месяц два...три. Аппетит хороший. Кушает баланду. Ему приносят передачи. Читает газеты, книжки. Ему всё нравится, тишина...покой. Писатель посмеивается, дескать сижу и сижу в смертной хате. Ничего страшного.

Но однажды приносят ему газету, а в ней некролог, дескать прокурор такой то погиб в автокатастрофе.

Писатель к двери. Давай колотить. Кричать- «выпустите! Я здесь случайно. Это ошибка!» Прибежал наряд. Надавали по почкам. Заковали в наручники.

Сколько не просил писатель, чтобы его отпустили, мусора над ним только смеялись. За сутки стал седым. Похудел на пять килограмм. Перестал спать. По ночам плакал.

Написал прошение о помиловании, где все чистосердечно описал, но пришёл отказ.

Писатель перестал есть, выходить на прогулку и начал разговаривать сам с собой. 

Однажды ночью у двери камеры раздались шаги. Лязгнул засов. Писатель не спал, он знал, что рано или поздно за ним придут. Он сполз с нар и забился на полу в истерике.

Ещё немного и он бы наверное обосрался или сошёл с ума от страха. Но тут услышал знакомый голос и увидел перед собой того самого прокурора, которого считал погибшим.

Писатель ничего не мог сказать. Он только горько зарыдал.

-Успокойтесь, товарищ писатель!- Сказал прокурор. -Была допущена ошибка. Вы свободны.

В этот же день, писатель вышел на волю. Но говорят, что у него слегка  поехала крыша и он перестал спать ночами. Всё время ждал, что за ним придут.

После этого он уже никогда не просился в тюрьму и не писал о зоне.

                           Продолжение следует...

Copyright PostKlau © 2014