Журнал "PostKlau"

Певец русской природы(6)

(Михаил Михайлович Пришвин)

"Будучи по природе своей живописцем,

а еще точнее, музыкантом, но не владея ни кистью,

ни нотами, я вынужден был прибегнуть

к силе иного искусства - Слова..."

(Михаил Пришвин)

Обо всем этом Осип нам подробно рассказывает и тут же на примере объясняет, как именно и где надо ставить сило, в каком месте на рябчика, в каком – на глухаря и на польника. Но Губин этими рассказами не доволен и терпеливо ждет случая: чуть только Осип замолкает, он начинает выпевать свою былину:

– Весною на путике счищаю гуменце,

посыпаю гуменце желтым песочком,

оглаживаю маленькой лопаточкой.

Солнышко сверху смотрит на мое гуменце,

садится птица на вершину дерева.

Видко!

Панет птица на землю,

все видко!

Бежит птица по тропе,

все видко!

Птица привыкает и любит гуменце.

– Погоди читать! – остановил Осип,– мы это и так все понимаем, ты вот лучше прочитай им, как повадился медведь ходить по твоему путику.

Губин с большим оживлением стал выпевать:

– Хожу я весной по своему путику,

нога моя давит на мох,

выжимает нога воду из моха,

бровки путика обсыхают,

по краям вырастает сладкая травка,

на травку выходит олень,

за оленем приходит медведь,

ходит медведь, не торопится.

Осип засмеялся:

– Не торопится! Куда же медведю торопиться, у медведя изба-то с собой!

Губин продолжал:

– Осенью расставляю свои силышки,

тысячу силышек на своем путике.

Каждый день собираю рябцов и тетерю,

и медведь собирает, сколько ему надо.

Медведь мною не обижен.

– Шкура дешевая,– разъяснил Осип,– и зверь опасный, не стоит он того, чтобы им заниматься.

Вспомнив свои давнишние скитания в карельских лесах, я сказал:

– Наверно же у вас на медведя есть отпуски?

– Были,– ответил Осип,– да теперь хорошие забыли,– читаем «Живые помощи».

– Неужели от медведя псалом царя Давида читаете? – спросил я.

– И от зверя, и от птиц все «Живые помощи».

– И помогает?

– Об этом не справляемся.

– А вот как читают от медведя в Карелии,– сказал я полушу-тя, не подозревая, что становлюсь проводником суеверия:

– Выйду я, не молясь,

стану хребтом на запад, лицом на восток.

Праведное солнце! Поставь на моем путике

тын золотой от земли и до неба.

И чтобы не перелезть через тот тын

волку, и рысю, и широколапому медведю.

Ключ в море. Замок в гору. Аминь!

Однажды в самое голодное время, тоже случайно, шутя, про-читав этот отпуск, я себе заработал яичницу. И вот когда теперь везде все это разъяснилось, все кончилось, и сам Осип в кино ходит, а не в церковь, очень даже любит там на водицу смотреть, как она переливается при месяце («лучше этого во всем кино нет ничего!»), а между тем как же он умоляет меня записать ему этот отпуск!

Я отделался на время тем, что обещался, когда придем на место, дать ему отпуск из своей книжки на ворона.

– А ворон,– сказал Осип,– пакостит еще больше медведя! Спасибо, если дадите от ворона. Ну, читай! – приказал он Губину.

И Александр продолжал о медведе:

– Хожу я по своему путику,

медведь без меня в клеть.

Разобрал потолок, вынул мешок,

положил на землю,

второй мешок муки спустил, третий,

пять мешков муки спустил

и во мху закопал.

А на моем путике были две елки.

Остановились две елки по сторонам путика.

Одна елка говорит:

– Тебе идти!

Другая елка говорит:

– Ты иди!

Обе елки тесно стоят, возле путика.

– Ну погоди читать,– сказал Осип.– Сейчас я все покажу на примере.

И вскоре, действительно, возле путика мы увидели, тесно стояли два большие дерева, как бы уговаривая друг друга идти вперед по дорожке. Оба дерева были просверлены насквозь: через эти дырочки когда-то была продета веревка и к концам веревки привязана петля из довольно толстой цинковой проволоки. Медведь, собирая свою дань на путике, проходит между елками и попадает в петлю, а веревки, крепко привязанные за другие деревья, затягивают петлю на шее медведя.

– Жив ли был медведь-то, когда ты пришел? – спросил Осип.

– Медведь был жив, и я ему сказал:

«Я тебя не трогал и не хотел трогать.

Шкура твоя дешевая, и ты опасен.

Зачем ты хотел взять у меня муку?

Без муки в лесу я жить не могу».

– Ну, это ты маленько приврал,– сказал Осип,– живали мы и без муки, на одних ягодах.

Так за разговорами незаметно добрались мы до Каргавы (приток реки Коды), и все, что нес с собой Губин, мы оставили

в клети охотника себе на запас, даже не замкнув клети. С этого места Губин должен был вернуться, но я думал – он еще отдохнет, пообедаем вместе, чаю попьем: человек-то уж очень хорош, жалко расстаться. Но когда Губин, уложив вещи, вылез из клети и я сказал ему «спасибо!», он понял, что я за все «спасибо» сказал, что слова мои были последние. Он повернулся и пошел, и мы не скоро только поняли, что он совсем ушел.

– Какой хороший человек! – сказали мы.

И Осип на это:

– На короткое время мы все хороши.

<…>

ЖИВЫЕ ПОМОЩИ

Когда последняя излучина Коды метнулась под лето, мы круто свернули на север и, перевалив водораздел, увидели речку Порбыш, текущую в сторону Мезени. Все реки отсюда текли в приток Мезени – Вашку. Мы шли теперь по самой границе области Коми; налево, на нашей стороне просеки, лес был разделен кварталами; на правой стороне, в области Коми, лес был немеряный, и цепь землемера там еще не была.

Только на короткое время порадовал нас хороший сосновый бор – редкость большая! Дальше пошли бесконечные, неисходимые еловые долгомошники, злые, корявые, бесконечно трудные для передвижения. И когда весь день с небольшими перерывами на «еловый холм», на зеленомошники, мы шли почти одним сурадьем, одним долгомошником, то сомнение закрадывалось в правильности распределения северных лесов на удобные и неудобные: так ведь мало мы, проходя, видели удобных лесов и столько прошли этих бесконечных сурадий, питающих величественные северные реки.

Плохо, когда соблазняет каждая сушина, чтобы сесть на нее и отдохнуть, а сесть боишься: будет очень трудно вставать. Плохо тоже, когда солнцу не радуешься: солнце покажется – сразу же станет жарко, но и раздеться нельзя: под колодьями снег, и верхнее солнечное тепло очень обманчиво. А из облака вдруг начинала стегать крупа или холодный дождь.

Сокращая путь, мы к вечеру обходим какое-то непереходимое болото и начинаем подумывать о ночевке.

Неужели еще ночь на сендухе?

Мало-помалу выворотни, обомшелые, до того похожие на медведей, что иной раз покосишься, а иной – схватишься за тройник и даже на пулю успеешь поставить щиток,– эти зелено-бурые существа на карачках постепенно исчезают в тумане. Ничего больше не видно, и мы по слуху идем: в тумане в большой тишине слышатся переплески реки, обмывающей тот самый холм, на котором раскинулась знаменитая Чаща...

Нет, конечно, мы достигнем сегодня избяного тепла и будем в Чаще, но только, с какой же стороны мы подошли, где именно находится охотничья избушка? Перейдя речку, мы вступаем в Чащу и ничего не видим в тумане. Мы устраиваемся на отдых, Осип отправляется искать свою избушку. Долго ли он проищет? Мы не разводим огня, а пронизанное сыростью и холодом тело вдруг как бы взрывается и точно так же, как в сильной лихорадке, начинает жить без управления, дрожать. Это не болезнь, а крайняя потребность избяного тепла.

Избушка оказалась совсем недалеко. Мы даже услышали, как спешит Осип рубить дрова, и когда мы подошли, чайник уже висел на крючке, котелок – на другом, а из самой избушки, из двери ее валил дым: внутри ее, в дымовой копчености, скоро будем с наслаждением коптиться и мы.

Дорого же стоит людям мечта! Вот она, Чаща, где стяга не вырубишь, где срубленное дерево клонится к другому и не может упасть. Вот он, лес, не знавший топора человека, а мы, наклонясь к порогу, вползаем под черным небом дыма в избушку. Черное небо из дыма, слегка освещенное огнем каменки, чуть рыжеватое, волнуется даже от сильного дыхания, если только подняться чуть выше над изголовьем. Но, подложив свои сумки под головы, мы лежим покойно и наслаждаемся теплом, проникающим в тело прямо от горячего камешка. Виден огонек в черноте, и вот из души эта мечта о Чаще переходит в самое тело; получая первобытное тепло, тело до того чудесно чувствует себя, что, кажется, больше ничего и не надо, и вечность у горячего камешка в черной дыре представляется истинным раем.

Мало-помалу черное небо становится все выше и выше, показывается квадратное отверстие, через которое уходят последние остатки дыма. Осин это отверстие затыкает особой деревянной втулкой, сначала наполовину, потом оставляет щелочку и, наконец, совсем затыкает. Еще мы немного хлопочем по устройству постелей и ложимся, отдаваясь каждый себе самому.

Пока мы устраивались, я на окошке при тусклом свете северной белой ночи разглядел маленькую книжечку, школьный молитвенник царского времени; книжечка эта сама развертывалась на псалме царя Давида «Живые помощи»; видно, что множество лет единственно только этот псалом и читался из всей книжечки, и страница эта была черная, остальные – все белые.

Устроившись чудесно возле теплого камешка, я спросил Осипа:

– Осип Александрович, от какого зверя ты читаешь «Живые помощи»?

– От зверя,– отвечает Осип,– у меня нет ничего, а «Живые помощи» я читаю от ворона.

– И помогает?

– Ничего, помогает. Вот еще очень росомаха обижает, против нее пробовал: не помогло.

Проходит немного времени в молчании, и Осип задает мне вопрос:

– Михаил Михайлович! По всему видно, ты человек понимающий, посоветуй мне: поступил я в колхоз с грехом пополам, только скушно мне, не могу я жить без охоты, не могу я на старости лет от себя самого отвыкать. Как посоветуешь ты: поступить твердо в колхоз или уйти на свой путик.

– Конечно, Осип Александрович, – ответил я, – в колхоз поступай, но и оставайся при своем путике, от колхоза должна быть тебе польза большая, а колхозу ты будешь полезен своим пути-ком.

– Вот и я так думаю, а они хотят меня заставить им лодки делать и землю пахать. Я же без своего путика жить не могу. И дичь гремит в лесу, а я должен пахать.

– Молодого человека временно полезно подержать на чужом деле,– сказал я,– но старый человек должен оставаться на своем путике. Поступай крепко в колхоз, я ручаюсь: ты будешь работать для колхоза на своем путике.

– Благодарю! Очень благодарю!

Мне казалось, что все кончилось, я сделал и граждански

доброе дело: прибавил нового колхозника и соединил личную разделенную совесть в работе для колхоза на своем собственном путике. Но скоро Осип задает новый вопрос:

– Вот ты меня уговорил твердо в колхоз поступать, а не попадем мы с тобой к сатане?

– К антихристу, ты хочешь сказать? – спросил я.

– Антихрист и сатана, я полагаю, это все одно, а как по-вашему? Не попадем мы с вами к антихристу?

– Ты как к коммунистам относишься, к правительству? – спросил я.– Понимаешь их обещания?

– Понимаю, только не верю: одни обещания.

– Но хлеб-то вот дали...

– Хлеб, правда, дали.

– И если все дадут, как обещали?

– А вы как думаете, дадут?

– Непременно дадут.

– А если дадут, то за такое правительство надо будет по гроб жизни каждый день бога благодарить.

Смотрю я на бедного Осипа и думаю о предках его, староверах: как исстрадался тот простак раскольничьих времен в борьбе за какую-то истинную веру, за старинную букву, за правильное сложение пальцев в крестном знамении. Сжигал сам себя, свое собственное тело на кострах, сложенных своими собственными руками,– и выгорел до конца, оставляя потомство без понимания, за какую истину горели отцы. Теперь повалился на кладбище староверский восьмиконечный крест,– нет ни Христа, ни антихриста! – и обманутый простак вместо креста ставит кол, начертав на нем рубышами топора свое дохристианское охотничье знамя.

– Вот что,– сказал я Осипу,– выбрось ты вон из головы своего антихриста, твердо, без колебаний в совести, поступай в колхоз и добивайся там работы на своем путике.

ЖАР-ПТИЦА

Чтобы не дуло из маленького окошка у лавки возле самой головы, я заткнул его тряпкой, и в нашей лесной, черным-начерно прокопченной избушке стало темно, затишно и тепло, как у белки в дупле. Как ни будь, однако, тепло в лесу с вечера, есть такой час перед утром, когда речка, говором своим наполняющая всю лесную тишину, передает свой голос бору. В темноте сквозь тонкий лесной сон все было слышно, и связь с жизнью Чащи ни на мгновенье не обрывалась: я услыхал, что речка передала голос бору, открыл окошко, и в дупло мое черное влетела Жар-птица.

Это бывает у детей в праздники, ребенок обрадуется игрушкам, а старый человек, вспоминая свое такое же детство, такой же свет радости, наполнявший когда-то и его детскую комнату, гово-рит сказку о чудесной Жар-птице, и так из поколения в поколение, передаваясь в сказках, птица радости живет, заполняет собой все виды искусства. Помню, когда впервые мне захотелось пи-сать и я стал задумываться, на чем бы мне остановиться, о чем же писать мне постоянно для людей, то однажды припомнил лучшее из своей жизни и остановился на Жар-птице – лучше этого я не знал ничего.

Столько времени, столько трудов положили мы в трудное для путешествия ранневесеннее время, чтобы достигнуть Чащи; наконец пришли в Чащу, и вот прилетела Жар-птица и наполнила всю душу радостью: стоит вылезти из дупла, и Чаща тут. Детская радость шевельнулась в душе, и мы вылезли...

Все оказалось точно так, как и говорили о Чаще: деревья стояли одно к одному, как громадные свечи, и уж, конечно, тут стяга не вырубишь, и тоже правда, что дереву здесь невозможно упасть, если не подрезать и те, к каким оно клонится. Под румяными соснами росла черника, и на ней лежали два срезанные и раскряжеванные дерева. Так свежи были эти срезы-разрезы, что вспоминалось из сказки про живую и мертвую воду: хотелось спрыснуть живой водой, чтобы кусок сложился с куском и оба прекрасные дерева Берендеевой чащи поднялись. На одном из разрезов мы рассматривали работу бонитеров: карандашом по линейке была проведена черта, по ней отсчитывались круги, сумма лет, считанная, выписывалась на сторонке, и в конце были сложены все суммы и подписано общее число лет жизни дерева: триста семь лет. На других кусках изучалось качество дерева, и некоторые из них даже для этого были еще распилены и рассечены вдоль и поперек. Когда же мы подняли глаза наверх, то увидели на каждом гигантском дереве зачистки топором, и на этом белом зачищенном кусочке было обозначено буквой, какой это сортимент: А значило авиация, К – корабельные мачты, О – особого назначения, и много еще разных букв, значение которых раскрывал нам Осип, каждый раз приговаривая:

– Вот так лесок, этот лесок все оправдает!

– А как же,– спросили мы, очень смущенные,– говорили нам, что Чаща эта не знала еще топора человека?

– Она и не знала,– отвечал Осип.

И показал нам лес без всяких отметок.

– Вот эта,– сказал он,– еще вовсе не видала топора. Не видала, так скоро увидит,– да, этот лесок все оправдает.

...Дети плачут, расставаясь с Жар-птицей. Да и взрослому нелегко: даже ведь и в сказке не так-то просто выхватить из нее для жизни перо, а поди, вырасти дерево, жизни которому больше трехсот лет.

После того как стало возможным во всяких чащах на свете все высматривать с самолета, спускаться в недра тайги, вывозить оттуда пушнину, стало видно – не о той Чаще надо мечтать, какой она была без человека, а какую мы должны создать себе в будущем. Саженый лес только тому нехорош, кто его никогда не сажал и брал все готовое, но если утрата Чащи побудит посадить хоть десяток деревьев, то в скором времени в таком своем лесу среди даже еще маленьких деревьев человек увидит больше радости, чем в девственной Чаще. И тогда кажется, будто эта новая радость досталась, как в сказке: выхватил перо у Жар-птицы и начал желанное создавать сам от себя. И так бывает, что если перышко выхватил и присоединил сам себя к созданию Чащи, то и Жар-птица далеко не улетает и тут же рядом где-нибудь невидимо помогает из материалов заболоченного леса создавать Берендееву чащу.

План, конечно, надо иметь в голове при создании Берендеевой чащи, но только надо уметь и расставаться с планом, если сама Жар-птица появится, и лучше одно только ее перышко, чем миллионы карточек с выписками, распределенными в картотеках по буквам и номерам. Так был у нас план при отъезде на Север – задержать нашу раннюю чудесную весну, чтобы, подвигаясь все выше и выше на север, наслаждаться началом весны целые месяцы. Расчет наш был верный, но, остановив так весну, мы множество дней видели на березах все те же самые скучные зеленые хвостики треснувших березовых почек. Весна была остановлена, но вместе с тем и самая жизнь остановилась, весна без движения была как бумажная роза. Случилось, однако, как только мы ре-шили тронуться из Чащи в обратный путь, вдруг с неудержимой силой весна ринулась к нам на помощь для создания Берендеевой чащи. В один только день березки, окружавшие наше охотничье избушку-дупло, преобразились, и удивленные зеленые листики как будто прилетели, сели и держались все на одном только твердом для них воздухе. На боровых местах белый мох до того успел высохнуть, что опасно было спичку зажечь. В болотах появилась везде трава, такая ядовито-зеленая. <…>

Источник: Пришвин М.М. Берендеева чаща // Собр. соч.: В 8 т. – М.: Художественная литература, 1982. – Т. 4 . – С. 581-692.

ПЕРЕЧЕНЬ ОСНОВНЫХ

ИСПОЛЬЗОВАННЫХ МАТЕРИАЛОВ

1. Пришвин М.М. Дневники. 1932-1935. Книга восьмая. – СПб.: Росток, 2009.

2. Пришвин М., «Зеленый шум», изд-ство «Правда», 1983. 3. Пришвин М.М.Собр. соч. в 8 т. - М.: Художественная литература. 1982-86; 4. Пришвин М.М.Цвет и крест. Неизвестные произведения 1906-1924 годов / сост., вступ. статья, подгот. текста и комм. В.А.Фатеева. СПб., 2004.

*

1. Корабельная чаща (О Михаиле Пришвине) // Пономарев Б.

Литературный Архангельск: события, имена, факты.

Архангельск, 1989.- с. 91-94;

2. Ларин О. Берендеева чаща // Воспоминания О Михаиле

Пришвине: сборник.- М, 1991.- с. 136-148; 3. Пришвин и современность: Статьи и исследования. М., 1978; 4. Курбатов В. Михаил Пришвин. М., 1986;

5. Воспоминания о Михаиле Пришвине: Сборник (сост.: Я.З.Гришина, Л.А.Рязанова). - М.: Советский писатель, 1991. 6. Варламов А. Пришвин. М., 2003. (ЖЗЛ).

*

1. Артеев А. «Корабельная чаща», еженедельная газета Республики Коми «Молодежь Севера» № 42 от 16 октября 2008. 2. Варламов А. Пришвин и Бунин: Литературный этюд // Вопросы литературы. 2001. №2. С.21-38; 3. Варламов А. Современное прочтение Пришвина // Литературная учеба. 2001. Сент.- окт. С.45-54;

4. Ларин О. «Берендеева чаща», журнал «Вокруг света» № 4 от апреля 1988.

5. Милькова Н. Запала в душу Берендеева чаща…- Двинская правда.- 2004.- 6 ноября.