ДЕНИС ЧУКЧЕЕВ

                                 ДВОЙНОЕ ОТКРЫТИЕ

                                                   Рецензия на спектакль «Без черёмухи»

Постановка Театра «Осенний бульвар» по одноимённому рассказу Пантелеймона Романова, не слишком известного русского, а позже советского писателя, в сущности, висела на волоске. 

Во-первых, не вдохновляла локация: патронируемый управлением культурной политики Западного округа столицы театр находится не просто в московском спальном районе, но на самой его окраине, за которой начинаются живописные днём, и мрачноватые вечером, холмы.

Во-вторых, смущал жанр: моноспектакль – это, пожалуй, самый трудный для зрительского восприятия вид сценического действа, когда ввязавшийся в это из самоуверенной гордыни актёр проходит безжалостную проверку на вшивость.

В-третьих, напрягала написанная в древнем 1926 году литературная основа: отчётливый запах нафталина, который принято дипломатично называть ретро, заранее терзал обоняние, настраивая на раздражённый лад.

Короче, шансов даже на относительно благожелательный приём у исполнительницы главной и, по совместительству, единственной роли Юлии Яновской не было. 
Оставалось, внутренне сочувствуя актрисе, севшей не в свои сани, старательно пересидеть назначенный в программке час, после чего пару раз для проформы сложить ладони и тихо исчезнуть. 
Но капризный зритель предполагает, а Юлия Яновская, в отведённых ей пространственно-временных рамках, располагает…
Открывается дверь, на импровизированную сцену выходит актриса. Длинные светлые волосы. Лёгкое белое платье. 
Высокая, красивая, воздушная, очень и очень молодая – и не потому, что роль такая, внутреннее ощущение себя восемнадцатилетней, перед которой только раскрывается этот огромный мир, с которой вот-вот должно случиться главное событие её жизни.

Середина 20-х. Москва, приходящая в себя после военного лихолетья. Новый быт. Новые нравы. Новые люди. 
До Великого перелома ещё пара лет, но мода на машинерию и конструктивизм пронзает всё, захватывая окружение героини, которая оказывается вдруг чужой, несовременной, отсталой.
Никакой весны, никакой черёмухи, никаких ухаживаний: дашь – не дашь, если не дашь, найдётся другая, например, та, что стреляет глазами, сидя на бульваре. Правила определены – не нами, эпоха такая, нет ни ветхого Адама, ни тем более стыдливой Евы. 
Героиня это знает и всё равно любит – понимая все недостатки, все несовершенства своего избранника – и хочет быть счастливой. 
Нет, у неё нет каких-то запредельных требований, у неё даже собственно и требований нет: она всего лишь надеется, что её мужчина будет нежен, будет ласков, что, в минуту близости, он сбросит свою дурацкую маску простого пацана, который готов по-быстрому завалить подвернувшуюся бабёнку…
Но возлюбленный не сбрасывает. У героини нет сил сопротивляться его напору, и она уступает – теряя свою любовь, теряя саму себя. Нет, после двух часов в комнате студенческой общаге, когда всё случилось, она не идёт топиться, жизнь продолжается, но что-то непоправимо надламывается в её душе, и перед нами уже тень человека.
Эту несложную историю (ошиблась девушка с выбором; ничего – повезёт в другой раз, молодая ещё) Юлия Яновская играет очень чувственно, удивительно передавая эту смесь вожделения, отчаяния, надежды, и в то же время крайне деликатно.
Несмотря на то, что тематика более чем плотская (первый раз наедине с мужчиной), ощущения пошлости, скабрёзности совершенно не возникает: полная искренность актрисы позволяет ей без остатка растворить возможное смущение, которое, в ином случае, пришлось бы перебивать форсировкой, и, что не менее важно, избавить от этого смущения зрителей.
У Яновской получается публично говорить о самом интимном, о чём возможно исповедоваться лишь близкой подруге, взяв с неё клятву молчать, так, словно это само собой разумеется, словно иначе и быть не может, настолько это естественно. 
Как она достигает такого эффекта? Переживаемая её героиней трагедия – внутренний слом, от которого уже не оправится никогда, ибо такие травмы калечат наотмашь, непоправимо – отменяет все прочие условности: страдающий человек выговаривается, монологом своим одновременно и отпевая себя прежнего – лучшего, цельного, настоящего, и врачуя себя нынешнего.
Предельная распахнутость Яновской, но распахнутость зрелая, распахнутость зрячая, менее опытная актриса непременно сорвалась бы в истерику, погубив весь спектакль, который завораживает именно свой некрикливостью, точно найденной интонацией, размыкает установленные границы, разоружая зрителя, которому уже не спрятаться за общественные приличия.
«О таком не принято говорить», - этим не получится отмахнуться и потому надо определяться, здесь, сейчас, со своим отношением к героине, к спектаклю, к актрисе. 
Внутренний тормоз (похожие истории, когда тоже приходилось добиваться – вопреки недвусмысленно заявленной женской воле) слабеет, последние капли сочувствия к собрату по постельным утехам исчезают, в зале включают свет, и ты встаёшь и изо всех сил аплодируешь Юлии Яновской, сотворившей на твоих глазах настоящее чудо.

Чудо перевоплощения и чудо возрождения: рассказ Пантелеймона Романова не просто не устарел, это история будет вечной, потому что вечными будут мужские слепота и торопливость, мужской эгоизм, мужское нежелание услышать женщину, почувствовать её… 
Целый час Юлия Яновская, однажды захватив внимание зала, не отпускала его, демонстрируя широкий актёрский инструментарий, ни разу не сфальшивив, и даже в самой трудной сцене, когда задуманная Романовым деталь (рассыпанные шпильки) превращается в метафору тотальной заброшенности героини, когда так легко промахнуться, погнавшись за судорожным жестом, Яновская контролирует себя, не дозволяя перейти грань безвкусицы.
Даже сливаясь со своим персонажем, целиком разделяя его горе, актриса сохраняет необходимую дистанцию, страхующую от наигрыша, что, учитывая отсутствие партнёра и полную свободу на сценической площадке, когда некому охолонить и урезонить, свидетельствует о большой внутренней собранности, о так нужной для всякого творца самодисциплине, о, наконец-то произнесём это слово, подлинном, наработанном годами мастерстве. 
Юлия Яновская не только открывает для сегодняшней публики Пантелеймона Романова, который ничуть не пыльный и скучный, но чрезвычайно актуальный, не менее важно, что одновременно она открывает себя, сдав, пожалуй, самый тяжкий актёрский экзамен – отыграв моноспектакль, уточним, блестяще отыграв, на совершенно не раскрученном, полностью лишённом традиции восприятия материале.
Обычно такое называют успехом.